Коммунизм - Ричард Пайпс

Сталин сначала сблизился с Каменевым и Зиновьевым, образовав триумвират, управлявший партией во время болезни Ленина и направленный против их общего соперника Троцкого. Клеветой, запугиванием его сторонников и другими неблаговидными методами триумвират освободил Троцкого от всех занимаемых им постов, исключил из партии и затем выслал, сначала в Среднюю Азию и потом, в 1929 году, за границу, где в 1940 году Сталину удалось его физически уничтожить. Затем Сталин повернул против Каменева и Зиновьева, которых он вывел из политбюро. Возможности его жертв защищаться от сфабрикованных против них обвинений были роковым образом ослаблены их приверженностью принципу «партия всегда права».

Хотя в изгнании Троцкий постоянно изображал себя любимцем Ленина, а Сталина — человеком, которого Ленин презирал, фактически генеральный секретарь был верным учеником и законным наследником основателя советской России. В течение двух лет после смерти Ленина он стал бесспорным хозяином партии: укрепив свою власть, он был готов возобновить движение к коммунизму, прерванное в 1921 году введением Новой экономической политики. У него были три взаимосвязанные цели: построить мощную индустриальную базу, коллективизировать сельское хозяйство и добиться полного послушания страны. Эти амбициозные планы привели к кризису в стране, выбравшейся, наконец, из руин первой мировой войны, революции и гражданской войны. Но это не беспокоило Сталина, потому что кризисные ситуации — это всегда благодать для коммунистических режимов.

Только кризис позволял требовать — и брать! — от граждан полного подчинения и жертв. Система требовала жертв — для Цели, для Блага Будущих Поколений — и таким образом перебрасывала мост из мира фикции, утопии в мир реальности[2].

Когда после смерти Сталина его преемники попытались добиться стабильности, наступил упадок, потому что граждане больше не видели смысла в жертвах, которых от них требовали.

Свертывание НЭПа началось в декабре 1925 года, когда съезд партии принял амбициозную программу насильственной индустриализации. А индустриализация по причинам, которые будут изложены ниже, подразумевала коллективизацию сельского хозяйства. Поскольку обе цели были сопряжены с неимоверными трудностями, несогласных нужно было заставить замолчать. Так сталинизм обретал качество цельности и мог держаться лишь в условиях, когда сохранялись нетронутыми все его составные части.

Начать с индустриализации: марксистско-ленинская аксиома гласила, что социалистическое общество должно опираться на индустриальную базу, а поскольку российская промышленность находилась в довольно-таки жалком состоянии, закладывать эту базу приходилось буквально на пустом месте. Когда эти усилия принесут плоды, у Советского Союза появятся, мол, экономика мирового уровня и внушительный рабочий класс, благодаря чему страна сможет на равных противостоять своим капиталистическим противникам. Это сомнению не подвергалось, хотя вопрос о темпах индустриализации вызывал разногласия в партийном руководстве, пока Сталин не заставил своих оппонентов замолчать, навязав головокружительные темпы и не считаясь с человеческими жертвами.

Но была еще одна причина насильственной индустриализации, о которой почти никогда не упоминали в то время, да и потом нечасто — это подготовка к следующей мировой войне. В декабре 1927 года Сталин заявил, что «империалисты» вооружаются, готовясь к новой войне и интервенции против СССР. Чтобы встретить эту (воображаемую) угрозу, Советскому Союзу требовалась мощная оборонная промышленность. И действительно, вся советская промышленность с самого начала строилась в соответствии с военными нуждами.

Первый пятилетний план, утвержденный в 1929 году и подчинивший все народное хозяйство управлению из центра, ставил во главу угла средства производства — железо и сталь, уголь и нефть, тяжелое машиностроение. Центральный плановый орган поставил совершенно нереалистичные производственные цели, и их достижение стало еще менее возможным после отданного в 1931 году сталинского приказа выполнить пятилетку в три года. К 1932 году основные производственные показатели, которые надлежало утроить, фактически увеличились вдвое. То же произошло с численностью рабочей силы в промышленности: она выросла с 3 до 6,4 миллиона.

Обещаниями, что «построение социализма» позволит значительно поднять жизненный уровень, правительству удалось разжечь трудовой энтузиазм. Но то был пряник, вечно выпадавший из рук у тех, кому он предназначался. В действительности уровень жизни неуклонно падал, потому что финансирование индустриализации требовало сведения заработной платы к минимуму. В 1933 году реальный заработок рабочего упал до одной десятой того, что он получал накануне поворота к индустриализации (1926-27). Согласно Алеку Нову, специалисту по советской экономике, «на 1933 год пришлась самая низкая точка наиболее крутого из всех известных мировой истории снижений жизненного уровня в условиях мирного времени»[3].

Чтобы подхлестнуть производительность, Сталин прибег к традиционным капиталистическим методам стимулирования труда. В 1931 году он обрушился на ультралевый, как он говорил, принцип «уравниловки», предполагавший равную оплату рабочих вне зависимости от их мастерства и трудового вклада. Это означало, пояснял он, что у неквалифицированного рабочего нет стимула овладевать мастерством, а квалифицированный — переходит с места на место, пока не находит, где его таланты достойно оплачиваются; и то, и другое отрицательно сказывается на производительности. Поэтому новая шкала заработной платы предусматривала значительную разницу в оплате труда наименее и наиболее квалифицированных рабочих.

Капитал для развития промышленности поступал из нескольких источников, в том числе, с печатного станка, из поступлений от налога с оборота, от экспорта продовольствия и даже от продажи произведений искусства.

Однако в основном его выжимали из крестьянства, вновь фактически закрепощенного через семь десятилетий после освобождения. Твердое решение провести «массовую коллективизацию» было принято в середине 1929 года. По словам Сталина, индустриализацию страны необходимо было осуществить за счет внутренних накоплений. Это означало, что крестьяне должны были по самым низким ценам поставлять продовольствие промышленным рабочим, городам и вооруженным силам. Но в сопровождавшей коллективизацию пропаганде упор делался на ликвидации сельских «эксплуататоров», чтобы отвлечь внимание от того факта, что самыми многочисленными жертвами коллективизации будут простые крестьяне.

Коллективизация включала в себя два процесса. Первый состоял в «ликвидации кулачества как класса», иными словами, как живых людей; второй — в уничтожении крестьянских общин и какой бы то ни было независимости крестьянства. Крестьян сгоняли в коллективные хозяйства, колхозы, где они работали не на себя, а на государство. Это была беспрецедентная революция сверху, связанная с низведением трех четвертей населения страны к статусу государственных рабов.

У кулаков — этим термином обозначались зажиточные крестьяне, а также те, кто активно сопротивлялся коллективизации — отбирали все их имущество, а их самих депортировали либо в трудовые лагеря, либо, вместе с семьями, в Сибирь. По официальным данным, в 1930 и 1931 годах тому или иному из этих двух видов наказания было подвергнуто 1 803 392 человека. Подсчитано, что 30 процентов тех, кто избежал расстрела, погибли от голода и холода. Из числа выживших приблизительно 400 000 удалось скрыться и со временем кое-как обосноваться в городах и промышленных центрах.[4]

«Середняки» и «беднота» тоже потеряли все, что имели, в том числе сельскохозяйственный инвентарь и скот — или то, что оставалось от этого последнего, так как скот предпочитали резать, а не сдавать; вся эта собственность передавалась колхозам. Коллективизированные крестьяне должны были работать установленное число дней в году за минимальную денежную оплату и зерно, выполняя при этом установленные задания государственных поставок; государство платило копейки, а продавало муку или хлеб за рубли, извлекая сотни процентов прибыли. Крестьяне, которым не удавалось выполнить норму, голодали. А с теми, кто от отчаяния воровал продовольствие, поступали как с опасными преступниками: знаменитый декрет августа 1932 года карал смертной казнью или десятью годами принудительных работ за «любое хищение или повреждение социалистической [читай: партийной] собственности», под которой понимались, в том числе, и несколько колосков. По этому закону в течение следующих шестнадцати месяцев было осуждено 125 000 крестьян, из них 5 400 приговорены к смертной казни[5]. Поскольку единственным видом продукции, которую крестьяне получали в колхозе, было зерно, в 1935 году правительство разрешило колхозникам обрабатывать личные огороды размером в среднем один акр на семью, где они могли выращивать овощи и фрукты для собственного потребления и продажи на контролируемых государством колхозных рынках. Им разрешили также держать коров и мелкий скот (но не лошадей). Эти личные участки обеспечивали значительную, несоразмерную с их площадью, часть сельскохозяйственного производства в стране.