Слушай, тюрьма ! - Зоя Крахмальникова

Лефортовские коридоры стали еще короче. Остается последний день прощания с "Надеждой". А потом - суд. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - повторяет мне Господь. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Иоан. 16, 33), - повторяет мне Господь.

"Я боюсь больше Бога, чем прокурора", - говорю я следователю, пугающему меня прокурором. Мне все равно, что будет на суде, меня ждет другой Суд.

Это был лес из лиц, без глаз, без ушей. Это был лес без леса.

Это был зал суда, в котором не было ни одного лица, знакомого мне, кроме лица моей дочери.

Этот лес был частью смертного потока вещества, он был частью больного смертью вещества.

И потому я не знаю, чем я дышала в этом лесу два дня. Господь сказал Своим ученикам, что, когда их повлекут в суды за имя Его, Он будет с ними.

Лес был как лес. В него вошел (только на второй день) Ф. Светов, он вошел в него, словно его втолкнули в ту самую клетку, о которой спрашивал его наш приятель: если ты христианин, то почему тебя до сих пор не сожрали львы?!

Он вошел в лес, полный чудищ, как входит в темень дитя, желающее вопреки темноте разглядеть окружающий его мир. Он вошел в этот лес, как слепой ребенок. Он увидел меня на скамье подсудимых и пошел ко мне. Но его остановили.

Это был лес без леса. И я вспомнила праздник Троицы. Храм, украшенный березами, лес, пришедший в храм, запахи леса, треск свечей, освещающих Божественные Лики...

Здравствуй, Господи, это Ты?

Почему они так боятся Тебя?

Как-то примерно за месяц до суда меня увели с прогулки к начальнику тюрьмы. Со мной некто хочет побеседовать, объяснил начальник. Мне все равно, кто это, и я спрашиваю его: "Социолог?" - "Ну да, социолог", - с готовностью подтверждает начальник.

Нам приносят кофе и сладости. Мой собеседник хочет угостить меня кофе. Но я не буду пить кофе и есть сладости. Я в тюрьме, меня привел на эту трапезу конвой.

"Социологу" неловко пить кофе одному, он почему-то волнуется, много курит. Разговор начинается с комплиментов. О, это известный "вежливый стиль" допросов, угроз, обещаний, лести и лжи...

Он начинает разговор с комплиментов "Надежде", затем объявляет, что он "православный язычник" (?!). Может быть, мне это покажется интересным?

Он долго и охотно говорит о Боге, спрашивает меня, какое из Посланий к Коринфянам святого Апостола Павла - первое или второе - мне больше нравится. Сразу видно "православ-ного язычника". Он говорит о Священном Писании, будто о кинофильме: какая серия вам больше нравится?

Комизм ситуации не сразу обнажает идею этого визита. "Социолог" настойчиво повторяет о своем, мягко сказать, неодобрительном отношении к хозяевам тюрьмы, но я перебиваю его. "Как вам нравится у нас?" - вспоминаю я.

Я говорю, что здесь чисто, прилично кормят, дают таблетки, газеты и лечат зубы. Мне это нравится. Мне не нравится, что каждые пять минут на женщин смотрят офицеры, даже тогда, когда смотреть не следует. "Да, да", "социолог" соглашается со мной. И опять комплименты в адрес моей статьи, вернее, ее отдельных мест.

"Социолог" бегает по кабинету и спрашивает меня: нет ли здесь записывающей аппарату-ры? Я, естественно, не могу этого знать. Он объясняет, что попал сюда "по блату", пишет книгу о религии, что не имеет ничего общего с хозяевами тюрьмы.

Я помню юношеские годы моего сына. Он - артист. В институте, в котором он учился, от студентов первого курса требовали множество этюдов "на память физических действий", так они назывались. Он показывал мне их, и мы смеялись, придумывая все новые "физические действия".

Этюд, в котором участвуем я и "социолог", задуман как серьезное действие, но комизм ситуации взрывает несостоятельность его сценария. "Социолог" каждую минуту вспоминает черта, я предупреждаю его: "Будьте осторожны, только вы вспомните о нем, и он тут как тут". Но наконец-то кое-что проясняется - "социолог" хочет меня "включить" в политику, он говорит мне что-то о ЦРУ, об американском президенте, еще о чем-то подобном...

Но ни я, ни "Надежда" не имеем никакого отношения к политике.*

* О целях его визита долго догадываться не пришлось. Николай Николаевич, как назвал себя "социолог", попавший "по блату" в Лефортовскую тюрьму КГБ, был автором книги "ЦРУ против СССР" и других, подобных ей. Н.Н.Яковлев принадлежит к числу журналистов, которые призываются карательными органами для того, чтобы оправдать их действия через средства массовой информации. Н.Н.Яковлев специализируется на фальшивках и клевете в адрес не только "преступников", судимых за религиозную деятельность, он специализируется на подделках и клевете, пригодных для оправдания фабрикации дел "узников совести". Так, в этой книге Н.Н.Яковлев, к примеру, утверждает, что меня наняло проповедовать Христа... ЦРУ. Н.Н.Яковлев, по-видимому, даже не потрудился согласовать свою клевету со следователем, составлявшим "уголовное дело "Надежды"", - в моем деле не упоминается ЦРУ. Между тем появление Яковлева в тюрьме было еще одной акцией гонителей "Надежды", цель которых была, как я писала, сломать мою душу и сжечь мою совесть. Посещал Н.Н.Яковлев в горьков-ской ссылке, надо думать, тоже "по блату", и академика А.Д.Сахарова, посещал после того, как в печати гнусно оклеветал жену Сахарова Е.Г.Боннэр.

Нам пора расставаться. Я с непривычки устала так долго участвовать в этюде, но "социо-лог" не хочет со мной расставаться. "Может быть, мне еще прийти к вам?" - спрашивает он напоследок.

Почему они так боятся Бога? Если они правы, мои обвинители, мои судьи, почему они так тщательно скрывают свою правоту?

Почему в зал суда не пускают моих близких, почему меня возят в суд тайно, подгоняя маленький "воронок" к открытым дверям черного хода, почему меня привозят в этот загородный суд и увозят так, чтобы никто не видел меня?

Признаюсь, что я не могу не смеяться над этим абсурдом, в котором поневоле должна участвовать. Сатана явно смеется над ними, побуждая скрывать их "правду". Сатана - создатель ложных мыслей, он и побуждает так бояться Бога, чтобы гнать за веру в Него и скрывать гонения.

Но я не хочу ненавидеть. Я хочу любить. Мы призваны не проклинать, а благословлять. Бог населил эту землю, это Его земля, и каждая частичка мира пронизана Его неистребимым Светом.

Он населил зал суда. Моя встреча с этими людьми угодна Ему. Каждый из тех, кто населяет этот лес без леса, собрание, образовавшее пустоту, желанен Богу. Он умер за каждого из них. Настанет час, - говорит Он Своим ученикам, - и вы будете поставлены пред судьями и пред правителями для свидетельства пред ними. Вы будете свидетельствовать для них. Для тех, кто не хочет вашего свидетельства, для тех, кто будет убивать вас за него. Но это нужно не только для вас, но и для них.

Распни Его, распни! - кричал народ.

Они не хотели, чтоб Он их спасал. Они не хотели воскресения, они не хотели Его любви, но жаждали Его жертвы, хотели, чтобы Его не было, потому что Он есть.

Сатана требует от людей убийства Бога, но Бог, умирая, воскресает и Своей смертью спасает Своих убийц.

Чем сильнее ненависть к свидетелям Христа, чем бессмысленней причина гонений, чем свирепей гонения, тем крепче и непоколебимей вера.

Чем пустынней лес из людей без лиц, тем горестней печаль о них, тем ближе к сердцу любовь Христова и тем желанней Его преблагословенный покой.

По-видимому, дорога к Его покою началась отсюда, из зала суда.

Я вышла из этого леса другой. Я не знаю, как это случилось, но уже в первый день суда, столкнувшись с собранием людей без лиц, услышав своих судей, я удивилась радости, наполнившей меня.

Мои судьи свидетельствовали своей ненавистью о Боге, свидетельствовали, что Он истинен. Радуйтесь,- вспомнила я сказанное нам Господом. "Радуйтесь! Господь победил мир", - сказала я в последнем слове себе, своим родным, своим судьям.

Пять тюрем, похожих друг на друга, пять тюрем, отличающихся друг от друга. Наверное, их имел в виду один из лефортовских начальников, когда сказал мне: "Вы еще не видели тюрьмы".

Всего шесть тюрем, не так уж много, всего лишь три месяца этапа, пять пересылок - пять тюрем. Две последние из них размещены в зданиях, некогда принадлежавших женским монастырям. Кельи стали камерами.

Дьявол однообразен. Ад страшен дьявольским однообразием, монотонностью безнадежности, ад - безличное бытие, серое ничто, безбожное существование.

Каждая тюрьма включает в себя все человечество, капля воды есть частица потока, в ней вмещается все, что вмещает поток.

Все тюрьмы похожи адской монотонностью безобразия безбожного бытия.

Все преступления похожи, сатана сначала учит ненавидеть Бога, отрицая Его, следующий шаг после убийства Бога в себе человек делает, убивая себя грехом, преступлением, жадноcтью. Сатана завершает дело убийства души, и человек превращается в биологический организм.

Человек сам выбирает это. И забывает Слово. Отныне он не может "понести язык" и говорит бранью, языком, изуродованным сатанинской ненавистью к Богу, к миру, к себе подобным. Вместо слов он извергает брань, выражая свои состояния однообразным монотонным сквернословием. Так вот что такое часто встречающееся в Священном Писании определение "бессловесный". Они уподобились скотам бессловесным, - говорит Апостол.