Август 91-го. Был ли заговор? - Анатолий Лукьянов

Во всем этом моя трагедия. И здесь, как говорится. из песни слова не выкинешь.

Многие задают мне вопрос, почему тогда не была немедленно созвана чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР.

По закону внеочередная сессия Верховного Совета должна была быть созвана не позднее семи дней со времени поступления предложения о ее созыве, а решение о созыве такой сессии должно было публиковаться не позднее чем за три дня до ее открытия. Теперь проследим, как действовал в этой ситуации я.

Прежде всего буквально через три часа после объявления по радио о введении чрезвычайного положения я подписал постановление о созыве внеочередной сессии Верховного Совета СССР, а перед этим — телеграмму о вызове в Москву членов Президиума Верховного Совета. Одновременно мною было дано поручение комитетам парламента проработать и представить Верховному Совету заключение по документам, связанным с установлением режима чрезвычайного положения. Этого требовала Конституция СССР. Ни малейшего отступления от ее требований не было.

Самый минимальный срок, в который депутаты со всех концов страны могут съехаться в Москву, — не менее четырех с половиной дней. А тут еще приходилось учитывать, что многие из них были в это время в отпусках, находились на отдыхе или лечении. Все это и предопределило дату начала созыва сессии — 26 августа, а заседания Президиума Верховного Совета — 21 августа. Скажу сразу, что даже на заседания Президиума и комитетов к 21 августа не смогли вовремя приехать многие депутаты.

Конечно, обстановка диктовала особую срочность. Всем депутатам были посланы экстренные телеграммы, организовано оповещение по телефону. Уже днем 19 августа решение о созыве сессии было передано по радио, а затем — по телевидению. Кстати, когда 22 августа состоялось второе заседание Президиума Верховного Совета, которое вел Р. Нишанов, на нем вносились предложения начать сессию раньше — в субботу 24 августа. Однако после обмена мнениями Президиум все же оставил в силе прежнее решение.

Кое-кто из журналистов, правда, пытался доказать, будто Лукьянов тянул с открытием сессии, чтобы собрать две трети депутатов, необходимых для «санкционирования парламентом документов ГКЧП». Это заблуждение. Согласно регламенту Верховного Совета СССР, без наличия двух третей общего числа депутатов каждой из палат я просто не имел права открыть сессию, она была бы неправомочной. Что же касается домыслов о моем «желании обязательно узаконить чрезвычайное положение», то для этого, согласно Конституции, потребовалось бы гораздо большее, чем две трети, число присутствующих депутатов. Такова фактическая сторона дела.

Но картина будет неполной, если не сказать об обстановке, в которой все это происходило. Немедленного созыва сессии Верховного Совета СССР добивались как раз члены ГКЧП, рассчитывая быстро получить поддержку своих решений. В ответ на вопрос одного из корреспондентов о том, что было бы, соберись сессия 19 августа, депутат С. Белозерцев не раздумывая заявил: «Я совершенно уверен: если бы депутаты собрались, тут же бы дали добро на чрезвычайное положение» («Огонек», 1991, № 41, стр. 20).

Уверенность эта была чрезмерной. Мои беседы с депутатами в те дни показывали, что многие из них находились в растерянности, не ориентировались в обстановке, задавали массу недоуменных вопросов. Раздавались голоса, что сессию в такой обстановке проводить вообще нельзя, что на ней обязательно должен присутствовать президент, что совершенно необходимо предварительно убрать из Кремля размещенные там воинские подразделения, разобраться во всем основательно, охладить страсти. Выступая от имени «Движения демократических реформ», Э. Шеварднадзе заявил: «Парламент не может принимать ответственные решения под дулами танковых орудий и автоматов» (Э. Шеварднадзе. Мой выбор, 1991, стр. 360).

Всего этого я не мог не учитывать, готовя сессию. Опрометчивость в условиях противоречивости информации о позициях республик, о положении на местах могла привести к принятию решений, которые дорого обошлись бы стране. Поименное голосование депутатов при любом решении Верховного Совета поставило бы сотни депутатов под угрозу последующих гонений как с одной, так и с другой стороны в зависимости от того, чья позиция возобладает. Чего бы ни стоило это мне в личном плане, такой ситуации я допустить не мог. Тем более что я прекрасно знал настроения тех сил, которые во что бы то ни стало хотели дискредитировать Верховный Совет СССР, а затем разогнать его под предлогом поддержки «путчистов». К великому сожалению, эти мои опасения полностью подтвердились. Но перед депутатами, людьми, с которыми я проработал вместе больше двух лет, моя совесть чиста.

Уже 21 августа, еще до возвращения Горбачева из Крыма, Президиум Верховного Совета СССР принял постановление, которым признал незаконным фактическое отстранение президента от исполнения его обязанностей и потребовал от вице-президента отмены указов и основанных на них постановлений о чрезвычайном положении. Надо отдать должное Г. Янаеву. Уже через час после заседания Президиума вечером 21 августа он подписал Указ, в котором ГКЧП объявлялся распущенным, а все его решения недействительными. Собравшаяся затем сессия союзного парламента, как известно, подтвердила позицию Президиума Верховного Совета и передала вопросы, связанные с августовскими событиями, на окончательное рассмотрение V (внеочередного) съезда народных депутатов СССР.

А был ли штурм Белого дома? О так называемом «штурме Белого дома» я впервые услышал от главы правительства России И. Силаева, который позвонил мне по телефону где-то около четырех часов дня 20 августа и сказал, что, по имеющимся у него сведениям, полученным из нескольких достоверных источников, ночью войска будут штурмовать Дом Советов РСФСР, и просил меня во что бы то ни стало предотвратить штурм. Я тут же позвонил руководителям министерств обороны, внутренних дел и КГБ. Каждый из них ответил, что ни о каком штурме речи не идет, хотя в Белом доме и вокруг него немало людей, имеющих на руках оружие, полученное у московской милиции, частного агентства «Алекс» и из некоторых других источников, а это опасно, могут быть любые провокации. Ведь вокруг Белого дома много народа.

Поэтому, когда после шести часов вечера мне о якобы готовящемся штурме Белого дома позвонили Р. Хасбулатов и полковник Н. Столяров из приемной А. Руцкого, я уверенно сказал им, что по заверениям, полученным мной от военных, никакого штурма быть не должно, и просил передать это Ельцину и Силаеву. Кстати, этот мой разговор со спикером российского парламента происходил в присутствии одиннадцати членов межрегиональной депутатской группы, с которыми мы тогда беседовали о предстоящей сессии. Позже вечером я перезвонил Язову, Крючкову, а потом и Янаеву. Все они однозначно и твердо заявили, что никаких указаний и приказов по этому поводу не давалось.

Вот все, что я знал о так называемом «штурме Белого дома» в те дни. Позднее, знакомясь с материалами дела об августовских событиях, мне пришлось прочитать горы свидетельств и документов, посвященных этому «штурму». Очень много сообщалось о нем в газетах и по телевидению. Появились даже мемуары «защитников Белого дома», а число этих защитников возросло после тех дней в десятки раз. Следственные материалы дают основания сказать, что намерения обезопасить обстановку вокруг Белого дома все-таки были, но они так и остались намерениями. Военные прекрасно понимали, что никакого кровопролития допустить нельзя, и очень жаль, что кровь все же пролилась. Ничем нельзя оправдать гибель трех парней на Садовом кольце. Это трагедия, которой, к сожалению, так кощунственно воспользовались либерал-демократы.

Но с другой стороны, стали проясняться и некоторые подробности, проливающие свет на то, что в действительности происходило тогда вокруг Дома Советов РСФСР. Скажем, зачем было от имени президента России призывать москвичей выйти на защиту Белого дома, когда еще рано утром 19 августа Б. Ельцин получил гарантии от командующего воздушно-десантными войсками, что он обеспечит надежную защиту резиденции правительства и президента РСФСР лично. Знали об этом и Руцкой, и Силаев, и генерал Кобец. Последний, по его словам, «по нескольку часов не отрывал трубку от уха», получая подробнейшие сведения обо всех перемещениях войск на территории Москвы.

И все же призывы «спасти Белый дом от нападения хунты» звучали, причем все более отчаянно. Строились баррикады, создавались боевые дружины, горели костры. Все это было очень похоже на зимние баррикады вокруг литовского, латвийского и эстонского парламентов. Казалось, сценарий писался рукой одного и того же изощренного драматурга.

Даже тогда, когда, по свидетельству одного из журналистов, в девять часов вечера было объявлено, что Ельцин звонил коменданту Москвы, который заверил его, что никакого приказа о штурме нет и штурма не будет, даже тогда отряд из двухсот добровольцев направился на пересечение Садового кольца и Калининского проспекта. Там их уже ждали баррикады из троллейбусов и поливочных машин, бутылки с зажигательной смесью, завезенные кем-то заранее бетонные плиты и арматура, которые потом будут сброшены на патрульные бронетранспортеры, двигавшиеся по Садовому кольцу к Смоленской площади, то есть туда, где в конце концов и пролилась кровь.