Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815 - Эрнест Лависс

В это время у старого короля в третий раз помутился рассудок. Он выказал большое хладнокровие, когда унтер-офицер Хэтфильд произвел в него выстрел в театре, — оратор партии вигов Шеридан в порыве верноподданнического энтузиазма сочинил тут же, на месте, дополнительные строфы к гимну God save the King. Но Георг III остался раздражительным, и его поведение внушало беспокойство. Воображая, что имеет дело с заговором, имеющим целью заставить его поступить против своей совести, он заявил, что всегда будет считать своим врагом всякого сторонника эмансипации католиков. Вильям Питт, испуганный тем, что, несмотря на всевозможные уступки в этом вопросе, сделанные им королю, это критическое положение привело к помешательству, которым Георг III был болен несколько недель, — подал в отставку.

Министерство Аддингтона. Кому же достанется это тяжелое наследие Вильяма Питта? Сам Питт считал приемлемым лишь одного кандидата — одного из своих друзей детства, личного друга короля, давно уже состоявшего благодаря этому двойному покровительству в звании спикера палаты общин. Несмотря на высокие должности, постоянно занимаемые им в течение тридцати лет, будущий лорд Сидмут был, в сущности, лишь полезной посредственностью. Быть может, при данных обстоятельствах требовались именно достоинства среднего порядка: в отставку выходило такое сильное министерство, как министерство Питта, король был болен, католическое меньшинство — обмануто в своих ожиданиях, оппозиция имела такого вождя, как Фокс, переговоры приходилось вести с таким победоносным противником, как Бонапарт.

И действительно, это министерство, считавшееся переходным, пригодным на несколько месяцев, продержалось три года. Несколько бесцветное, как и его глава, оно сохранило в своем составе некоторых членов предыдущего кабинета, и Шеридан с грубоватым юмором напоминал о том персонаже из басни, который так долго сидел на одной скамье (при этом насмешливый взгляд Шеридана переходил со скамьи казначейства на бывшего премьера, сидевшего певдалеке), что, поднявшись с нее, оставил па ней свой хвост. Впрочем, тут появилась одна любопытная новая фигура — канцлер лорд Эльдон: Лёфборо, своим образом действий внушивший королю лишь отвращение, был возведен им в графское достоинство и уволен. Его преемник Скотт, подобно своему предшественнику, отличился политическими происками; сначала под своим именем, затем под новым именем лорда Эльдона он продолжал свою длительную карьеру. В его лице, как и в лице возглавлявшего министерство юстиции Элленборо, на высших должностях более чем когда-либо воцарился самый крайний, узкий консерватизм. Что касается короля, то он, оправившись на некоторое время от своих ужасных припадков, порой чувствовал себя почти счастливым. Кабинет Аддингтона напоминал ему министерство Норта — «министерство короля». Он даже вернулся к своему тогдашнему языку и вновь обрел иллюзию личной власти, иногда, впрочем, претворявшуюся в реальность.

Партии и Амьенский мир. Отставка Питта не была вызвана непосредственно необходимостью заключить мир, но отставка эта облегчила заключение мира. Однако не сразу: как раз во время образования нового министерства Англия в первый раз бомбардировала Копенгаген, чтобы сломить союз нейтральных держав, и как раз при новом кабинете она добилась от незадолго до этого вступившего на престол Александра I согласия на осмотр нейтральных судов. Тем же самым договором гавани северных стран открывались для изделий британской промышленности. Таким образом, экономические интересы ни на минуту не оставлялись в пренебрежении и, в случае надобности, очень энергично поддерживались силой.

Как бы то ни было, Аддингтон и король видели в первом консуле победителя якобинства, восстановителя алтарей и, при всем своем предубеждении против католиков, были ему благодарны за то, что он вместе с порядком восстановил и религию. На эту точку зрения до известной степени становился и Питт, когда он одновременно оправдывал и затеянную им самим войну и мир, заключенный его преемниками: «Нам удалось, по крайней мере, укротить революционную лихорадку и уничтожить надежды якобинской партии, разрушительная система которой пала сама собой благодаря установлению военного деспотизма».

Впрочем, великий государственный человек, усталый, больной и стесненный своим парламентским положением, вынуждавшим его подавать вместе с партией Фокса голос за Аддингтона, оставался в своем поместье и лишь изредка принимал участие в парламентских прениях. Бывшие его товарищи — Гренвиль, Дёндас, Уиндгем — являлись в обеих палатах представителями его прежней политики, о которой сам он как будто забывал, выжидая событий. Против Уинд-гема и был главным образом направлен гнев Монитера и первого консула, по мнению которого именно Уиндгем являлся главным препятствием к успеху предварительных переговоров. Что касается Шеридана, то у него была своя особая манера затрагивать одновременно и Бонапарта и Питта в саркастических тирадах, где шутовство соединялось с громовым красноречием: «Ну, что ж, пусть у Франции будут колонии, и пусть хорошая торговля превратит Бонапарта в сторонника мира! Мужчина он основательный, военная косточка; посадите-ка его за конторку, увидите, как он переменится. Так пусть же лондонские купцы соберут по подписке капиталец и поднесут его первому консулу на открытие лавочки! Стойте! говорят, собираются воздвигнуть за большие деньги — статую достопочтенному джентльмену, которого я вижу перед собой (Питту). Пошлите-ка лучше эти денежки первому консулу… А если достопочтенный джентльмен подыскивает площадь или сквер для водружения означенного монумента, я рекомендую ему Английский банк. А из какого материала сделать статую — об этом стоит поговорить. Золото? Нет, только не из золота! Для этого он слишком мало нам его оставил. Возьмем-ка лучше папье-маше да старые кредитки!»

Когда все недоразумения закончились, когда адъютант Бонапарта привез в Лондон долгожданный документ (октябрь 1801 г.), народ в энтузиазме отпряг его лошадей и, впрягшись в карету, повез его в министерство. Иллюминация и всяческие выражения народной радости превзошли все виденное до сих пор. Памфлетист Коббет, вернувшийся из Америки и в то время состоявший в дружбе с Уиндгемом, писал против мира и в знак протеста запер у себя окна и дверь, — народ выбил их. По случаю этих переговоров Георг III изменил свой герб, из которого исчезли теперь лилии, ибо титул короля Франции, который до тех пор носил английский король, являлся теперь не только смехотворным архаическим пережитком, — он становился бессмысленным с того момента, как было признано, что королевства Франции более не существует. После новых обсуждений договор был 27 марта 1802 года подписан, но дальновидные умы не считали его прочным.

Экономические затруднения. В течение короткого мирного периода тучи собирались с двух сторон, заставляя предвидеть приближение грозы: недоволен был английский торговый класс, жаловался и первый консул. Народ правильно предвидел, что хлеб подешевеет: вследствие привоза хлеба из-за границы цены резко понизились. Промышленники рассчитывали на широкий сбыт, крупные коммерсанты — на значительное расширение торговли; те и другие основывали свои чаяния на воспоминаниях о договоре 1786 года и о последующих шести мирных годах. А первый консул ненавидел этот торговый договор и слышать не хотел о его возобновлении. Посредник, отправленный им в Лондон для заключения нового договора, предложил совершенно неприемлемые условия. Таможенные мероприятия Франции — одни запретительного, другие протекционного (покровительственного) свойства — вынудили многочисленные суда, прибывшие во французские гавани с грузом английских товаров, возвратиться в Лондон; эти товары наводнили английский рынок, что вызвало сильное недовольство. Королевские матросы, уволенные ввиду сокращения кадров флота, не пашли себе работы на торговых судах; нищенствуя, они бродили по берегам Темзы. Манчестерские и бирмингамские промышленники, без сомнения, несколько поправили свои дела благодаря контрабанде, которая дала заработок также и некоторой части безработных моряков. Но крупные коммерсанты не имели и этой скудной компенсации и выказывали поэтому резкое недовольство, в то время как беднота, наоборот, была чрезвычайно довольна. Контрабанда обходилась без услуг крупной торговли; огромные барыши военного времени, получавшиеся от захвата французских торговых судов и от займов, сразу прекратились. В результате торговый класс требовал войны, и вдохновляемые им влиятельные газеты раздраженно призывали к разрыву с Францией.

Юридические затруднения; процесс Пельтье. Издания эмигрантов звучали в унисон с английскими газетами и журналами, но проявляли при этом еще большее озлобление. Бонапарт очень жаловался на те и на другие. На жалобы против британских газет кабинет отвечал, что крайности их объясняются свободой печати и ею защищены, что прежде всего они направлены против самих министров и те с этим мирятся. Но кабинету нечего было ответить, когда первый консул указывал на эмигрантов, на заговоры Кадудаля, на памфлеты Пельтье, который без всякой меры нападал на Бонапарта и его семью. Билль о чужестранцах (Alien bill), говорило французское правительство, предоставляет Аддингтону все необходимые для подавления подобных злоупотреблений средства. Наконец, хотя и поздно, против Пельтье было возбуждено преследование. Защищал его Мэкинтош, хотя он и не придерживался теперь взглядов, выраженных в его Галльских притязаниях: крайности революции подействовали на него так же, как и на многих других. Своим красноречием он защищал свободу печати, поскольку она связана с делом национальной независимости. Раз маленькие государства, где можно было печатать все, что угодно, — Женева, Голландия, — перестали существовать, Англия осталась единственным убежищем для честного пера: «Если английская пресса должна погибнуть, она погибнет только под развалинами Британской империи. Передовые стражи свободы, вы боретесь сегодня за право свободного обсуждения против жесточайшего врага, какого это право когда-либо встречало». Генеральный атторней (прокурор) произнес корректную и беспристрастную речь о памфлетисте, который без всякого стеснения призывал к убийству первого консула: «Ваш приговор должен заклеймить всякий замысел убийства. Он укрепит отношения, которыми интересы этой страны связаны с интересами Франции». Однако было ужа поздно: присяжные признали Пельтье виновным, но это не имело политических последствий, так как война уже началась.