Повести - Виктор Житинкин

В каюте никого не было, я продолжал лежать и думал о том, что очень уж быстро меняется настроение. Надо же было придумать такое – «новый образ жизни, новый образ жизни». Кому я должен не доверять и почему? Разве кто криминал, какой совершил? Нет! Так в чем же дело?

Я резво соскочил с постели и вышел из каюты. Рядом никого не было.

– Странно, – думал я. – Интересно, куда все подевались?

Думать долго не пришлось, с палубы хлынула целая толпа моих коллег из Команды. Первыми были мои друзья, Астахов и Николаевы.

– В чем дело? – недоуменно спросил я.

– А ты все спишь? Опух уже ото сна. Проспишь все самое интересное.

Окружив меня, они тянули ко мне руки, хлопая по плечам, спине и груди, гладили, и, казалось, прощупывали меня всего, словно сомневались, я ли это. Мне, только что отошедшему ото сна, стало неловко от такого внимания и, даже, немного не по себе. Подошли Руслан с Иваном Ивановичем. Они издали увидели мою растерянность и поспешили на помощь. Руслан действовал своими руками, как железными рычагами. Астахов неловко отступил перед его напором, а, поспешившие на помощь Дмитрию братья, были оттеснены могучим, но добрым Иваном Ивановичем. Руслан ухватил меня за запястье и, вытащив из окружения, потащил за собой. Все это происходило в течение нескольких секунд. Я послушно следовал за своим командиром, сзади, пыхтя и чертыхаясь, поспешал наш Иван Иванович.

Когда мы вошли в каюту, очень возбужденным остался только Руслан, мы с Иваном Ивановичем завалились на кровати, а он, нервно ходил по крошечной каюте, приводя в движение весь объем воздуха. Все же, он вскоре сел, уставился в пол, и, не поднимая головы, стал говорить:

– Странно устроены люди. Стоит только сократить дистанцию, толкуют твои действия абсолютно неверно. Они видят в твоей доброте слабость, и, сразу, стараются оседлать тебя. Нельзя допускать этого, иначе, ты потеряешь друзей. Во-первых, тех, которых слишком переоцениваешь; и, во-вторых, тех, кого недооцениваешь. В наших условиях, нельзя быть мягкотелым и слишком добрым, я не говорю бесхарактерным, чтобы не обидеть, но куда деться, так оно и есть.

Мы с Иваном Ивановичем слушали молча, не перебивая, но и не вступая в эти рассуждения. Кому адресовались они, для нас троих было ясно, но я, почему-то не считал их обидными.

Мне и самому не особо понравилось поведение моих друзей из экипажа Астахова. Да и, вообще, вся та ситуация, создавшаяся получасом раньше, была абсолютно нелепой. Эмоции моих друзей плескались через край. С одной стороны, на это была причина. Пока я спал, кто-то пустил слух, впрочем, не исключено, что так оно и было, будто бы параллельным курсом с нами, двигаются подводные лодки. По крайней мере, одну из них, видел кто-то из нашей Команды, когда та, по какой-то причине, всплыла, в полумили от нашего корабля, продолжая двигаться, не отставая и не уходя вперед. Пока все говорили о случившемся, пока спешили, хоть краешком глаза, глянуть на чудо, которого не видали, лодка исчезла, словно ее и не бывало. Каждый из Команды, по-своему истолковал слух о появлении лодки, однако, все поверили в нее. Одни считали ее нашей, другие – чужой, следящей за нами, но, возбуждение охватило всех. Вот в такую возбужденную толпу, я и врезался, и чуть не оказался смятым и растоптанным. Обласканный и помятый своими друзьями, оказавшись в их окружении, я ощутил дискомфорт, мне было очень неприятно чувствовать их руки, я не знал, куда мне деться от них. Спасибо Руслану с Иваном Ивановичем, выручили.

Мне уже приходилось бывать в подобных ситуациях. Немецкие «дембеля», закончившие службу, разъезжались по домам. Оказались они и в нашем вагоне, мы всем семейством, в это время, добирались до нового места службы. Увидев красивую черненькую женщину и очаровательного ребенка, они, немецкие солдаты, заинтересовались нашей троицей и поспешили прямо к нам, чтобы выразить свое восхищение красотой. Они остановились около нас и, со словами: «Гут, камрад, гут», стали похлопывать меня по щекам, выражая, таким образом, свое восхищение. Им, наверное, делать это очень нравилось, но для меня весь этот ритуал стал сущим адом. Я кое-как отбился от тянущихся к моему лицу рук и, громко прикрикнул на них. Это возымело воздействие, они ушли.

Отлично понимаю, что со стороны мое поведение в обоих случаях, когда я выгляжу совершенно беспомощным, характеризует меня человеком бессильным и, в конце концов, безвольным, но для себя я все же убежден в том, что такое поведение является не чем иным, как проявлением чисто русского характера. Мягкость и доброта, нежелание причинять неприятности даже своему противнику, присущи ему, этому характеру. Но все это только до поры, до времени, но если грань дозволенного окажется преступленной, тут уж берегись. Никто не сможет остановить незаслуженно обиженного русского человека, все поломает на своем пути, как медведь, поднятый среди зимы из берлоги.

Отчитанный, я молчал, не обижаясь на Руслана. Конечно, он отчитывал меня как школьника, но он не стоял передо мной, не брызгал мне слюной в лицо, не смотрел на меня злыми глазами. Я истолковал его действия заботой обо мне, желанием видеть во мне человека сильного телом и душой, волевого и жесткого человека. Он наставлял меня как старший, хотя вряд ли был старше меня, Все же, немного уязвленный, я сал сравнивать свой характер с характером нашего добрейшего Ивана Ивановича и, с удивлением отметил, что ничего общего между нами нет. По-моему, он очень похож на Ательстана из «Айвенго» Вальтера Скотта. На вид, добрые и мягкотелые, они оба обладают мощной физической силой и железным характером. Нашего Ивана Ивановича не смеет обидеть никто из всей Команды, научены происшествием в самом начале нашего пути. Это быстротечное событие произошло в те минуты, когда несколько человек Команды, стояли около тренажеров по вождению танков, ожидая своей очереди. Иван Иванович готовился уже войти в кабинку, как подошел здоровый и чванливый механик – водитель машины полковника Грохотова, отодвинул опешившего Ивана Ивановича и вошел в кабинку тренажера. Не ожидавший подобной наглости Иван Иванович, стал растерянно крутить головой, заглядывая в лица, стоящих рядом офицеров, будто ждал подсказки, как ему поступить в создавшейся ситуации. Одно он твердо знал, что прощенья «тому» не будет. Офицеры же, опускали глаза, пожимая плечами.

– Ну, все, конец ему! – зловеще прошептал Иван Иванович, но все расслышали эти его слова, не предвещавшие ничего хорошего командирскому механику лейтенанту Кулакову.

Иван Иванович рывком распахнул дверь кабинки, ненадолго застрял в дверях и стал пятиться назад, волоча за собой что-то тяжелое и упирающееся. Он волок за шиворот Кулакова, не давая ему встать на ноги, пока не затащил его за переборку. Затем послышались глухие удары с уханьем, после – тишина. Из-за перегородки вышел, совершенно спокойный Иван Иванович и быстро вошел в кабинку тренажера, она была пуста, никто не решился войти туда.

Между тем, вечером на ужине, Кулаков не появился, а утром на завтраке в столовую вошел мрачный полковник Грохотов, кого-то поискал глазами, но, видимо, не нашел. Он остановился за спиной мирно жующего Ивана Ивановича, что-то хотел сказать или спросить, но, подумав, махнул рукой и вышел из помещения.

Ропот одобрения пробежал по столовой, но ни один человек из членов Команды не решился подойти к Ивану Ивановичу и как-то выразить благодарность ему за то, что им был наказан человек, которого, сказать откровенно, недолюбливала вся Команда за его наглость и хамство. Многие из ребят были гораздо сильнее и крепче Кулакова, но они не желали осложнять отношения с самим полковником Грохотовым. Это и сдерживало их от разборок с этим человеком.

Урок, данный Иваном Ивановичем Кулакову, заставил зарвавшегося механика командирского танка пересмотреть свое поведение и, тот на глазах у всех офицеров, стал меняться в лучшую сторону. Такое перевоплощение не мог не заметить сам полковник. Довольный изменениями, происходящими у него на глазах, он, порой, встретив Ивана Ивановича, не гнушался протянуть уму руку и одобрительно похлопать по плечу.

Мы с Иваном Ивановичем схожи характерами лишь в нормальных условиях. То же внешнее спокойствие, доброта в голубых глазах, безотказность в помощи. Но стоит измениться условиям, я теряюсь, могу стерпеть даже оскорбления. Мне становится стыдно за непорядочное поведение других людей и, до последнего мгновения я не предпринимаю никаких мер, из боязни обидеть человека или людей, в общении с которыми нахожусь в это время. Наглые же люди, не получившие должный отпор, моментально садятся тебе на шею и, стараются использовать тебя по своему усмотрению. В моем характере, терпеть до тех пор, пока это терпение не треснет.

Как бы я поступил на месте Ивана Ивановича в случае с Кулаковым? Стыдно признаться, но я, перебрав в уме несколько вариантов разрешения конфликта, признался сам себе, что ничего интересного бы не произошло. Побурчал бы, ища поддержки, присутствующих рядом офицеров и, не найдя ее, стерпел бы, кляня в душе наглого командирского механика.