Повести - Виктор Житинкин

– Хватит, хватит, – я хлопал его по плечу, стараясь успокоить.

Демин, глядя на меня внезапно помутневшим взглядом, с трудом разомкнул вдруг с чего-то спекшиеся губы, чуть понятно зашептал:

– Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Меня никто не спросил.

– Прекрати. Ты что раскис? – я тряс его за плечи, стараясь привести в чувство. – Давай, пойдем мыться, только смотри, ни с кем не разговаривай. Если что, сошлись на головную боль. Обо всем еще поговорим, все обдумаем. Только еще раз прошу, язык свой прикуси. Офицеры службы внутренней безопасности рядом. Затаскают.

Чтобы до конца привести Демина в порядок, ушло еще минут десять, только затем мы пошли в душ.

Я довел его до каюты, сдав из рук в руки двум крепышам, ребятам, очень похожим друг на друга. Отличались они лишь цветом волос, блондин и брюнет.

– Во время тренировки у него что-то случилось, – соврал я.

– Перетренировался, наверное, – сделав обеспокоенную физиономию, сделал вывод брюнет. – Мы тут с братом в шахматы режемся, до ужина еще есть время, может, Толя сыграешь на победителя?

– Правильно. Отвлекайте его чем-нибудь от головной боли.

К себе я шел с тяжелым чувством тревоги, и не только за Фирсова, но и за все «мероприятие». Ведь, если подобные настроения распространятся среди множества членов Команды, выйдет что-то нехорошее: паника, протест, бунт. Оставалось уповать только на то, что это произошел нервный срыв только у одного единственного человека, нашего Демина. Возможно, что его моральная слабость – результат перетренировок, и это явление носит временный характер. Главное, в настоящее время, чтобы он хорошо отоспался и привел свой организм в порядок. А завтра – посмотрим.

Я тоже чувствовал, что и у меня самого-то тоже есть кое-какие заскоки с этим Русланом, моим командиром. Подумаешь, не так посмотрел. Придется попить валерьянку.

На завтраке я вновь встретился с Анатолием Деминым. Ночь мало, что изменила в его настроениях. До начала тренировок на технике, я не отпускал его от себя, пытаясь каким-либо образом воздействовать на его рассудок. Но Демин, словно не понимал меня, наоборот, с каждым сказанным мной словом, я приобретал в его лице врага, хотя, он желал видеть во мне его единомышленника. Он громко кричал мне в лицо, брызгая слюной, что он ничего не боится, но умирать с бредовой идеей спасителя, не желает. Когда он вылил на меня все зло, весь словесный запас оскорбительных слов и замолчал, в диалог вступил я:

– Толя! Мы находимся на маленьком островке посреди океана. Куда ты сможешь отсюда вырваться? Да никуда. С аквалангом не доплывешь, вертолеты за тобой не полетят, это тоже ясно. Убивать сумасшедшего лейтенанта тоже никто не будет. Уж если тебя так приперло, иди к офицерам службы безопасности, они, может быть, переубедят тебя. А не удастся им этого сделать, так изолируют до конца кампании. А там, по прибытии в Союз, предстоит военный трибунал и, в лучшем случае – тюрьма, ну, а в худшем – сам знаешь что. Жить спокойно ты уже не будешь, не дадут.

– Тихо! Я спокоен. Я внимательно тебя слушал. Ты во многом прав. Пожалуй, не стоит пока раскрывать себя. Но я тебе клянусь, что только ступит моя нога на сушу, больше меня никто не увидит. Чья бы ни была та суша, я все равно уйду. Уйду только потому, что в Союзе я навсегда останусь изгоем и, буду преследуем, если раньше не расстреляют. Жизни мне не будет.

– Я рад, что ты стал кое-что понимать, даст бог, вернешься к разуму и станешь рассуждать иначе.

В этот же день на послеобеденной тренировке Анатолий был неузнаваем:

– Привет всем, – озорно блеснув глазами, сказал он, а, проходя мимо меня, даже пытался щелкнуть по носу.

– Вроде прошла хандра, – успокоившись, думал я. – Дай-то бог.

– Ты снова прав, – сказал он мне после занятий. – Я все обдумал и успокоился. Слишком уж открыты, получаются мои переживания и эмоции для окружающих. В наших условиях, то, о чем думаешь, должно храниться только в собственной душе, если эти вещи серьезны. Но ты мне симпатичен и только с тобой я могу быть откровенен.

– Польщен, – ответил я.

– Это не лесть, – продолжил он. – Трудно одному, с огромным грузом мыслей, находиться в большом коллективе и ни с кем не делиться этим грузом. Поделившись не с тем, можно накликать на себя беду, а, не поделившись, можно сойти с ума. Ты, можно прямо сказать, предупредил меня от глупостей. Когда я сорвался в истерике, ты старался завуалировать мое поведение и скрыть мои мысли, сорвавшиеся с языка, не только от офицеров службы внутренней безопасности, но даже от коллег, которые могли оказаться не совсем надежными. Потому-то я и считаю, что только с тобой я могу быть откровенен. Но ты не бойся, я вовсе не предлагаю тебе разделять мое мировоззрение и постараюсь не накликать на тебя никакой беды. Вот и все, что я хотел тебе сказать.

Вечером этого же дня, мы вновь встретились с Деминым. Нам одновременно пришла в голову мысль проверить наши акваланги. Их, конечно, можно было и не проверять, все честь по чести, лежат в каптерке в сухом месте, в чистоте и в порядке. Костюмы находятся там же, только в шкафу, оружие – в сейфе. Мы уже неоднократно щупали их, примеряли костюмы, ласты, подгоняли по себе маски. Я только смахнул пыль с акваланга, переложив его с места на место. Но Демин отнесся к этому делу более серьезно. Он одел на себя полностью все снаряжение, после чего долго топтался на месте, подгоняя ремешки и заправляя трубки. Наконец, оставшись довольным всем своим снаряжением и собой, аккуратно все снял с себя и бережно уложил на место. В то время, когда он был полностью одет, а я смотрел на него, мне казалось, что Демин готовится к погружению. Мне казалось, что он вот-вот развернется, выйдет из каптерки, подойдет к борту корабля и, неловко перевалившись через ограждение, прыгнет в бездонную пучину океана, преследуя свои намерения не участвовать во всей этой нашей кампании. У меня от этих представлений стало тяжело на душе, но я не мог представить себе, каким образом когда-то произойдет обещанный уход лейтенанта Демина из нашей команды, но одного я не хотел, не хотел, чтобы этот уход закончился для моего рыжего товарища трагически.

Освоиться можно в любой обстановке. Даже самый строгий распорядок, со временем становится мягче, поскольку человек в любом деле находит самый оптимальный вариант использования времени. Сэкономив несколько минут тут, несколько там, он только лишь, за счет своего профессионализма приобретает свободное личное время и использует его так, как желает его душа. И в результате – чем выше профессионализм человека, тем больше у него свободного времени.

С течением времени, вся наша Команда стала иметь довольно много такого времени. Кто как распоряжался им. Некоторые офицеры отдыхали и, даже спали, лежа в кроватях поверх одеял, совсем по-детски, подогнув колени и подложив руки под щеку. Другие, доигрывали отложенные шахматные партии, сидя напротив друг друга и подперев кулаками подбородки. Глаза их сосредоточенно разглядывали фигуры на клетчатой доске и трудно оторвать такого человека от своего занятия или заставить думать о чем-то отвлеченном.

Некоторые же офицеры, лежа на своих кроватях, закинув руки за голову и прикрыв глаза, вовсе не спали, они думали. Думать было о чем. Это понимали и офицеры службы безопасности. Именно поэтому, таких вот, думающих, они держали под особым контролем. Слава богу, их не так много. С остальными проще, они, как «Зомби». Не их это дело, интересоваться политикой. Отправляют куда-то, значит так нужно. Прибудут на место, там объяснят, что и как. А деньги, между тем, идут, и служба идет. А здесь, на корабле, просто курорт какой-то, грех жаловаться. А задумываются, люди совершенно с другим образом мышления и с другим восприятием мира.

Потому-то, нужно этих думающих, или как там, размышляющих, обязательно нейтрализовать, не дать им совратить «зомбированных».

Мой рыжий товарищ с каждой минутой трансформировался из беззаботного болтуна в человека серьезного, бессловесного, немного замкнутого. Все свободное время он проводил в каюте, лежал, но глаза его всегда были открыты и смотрели в одну точку на потолке. Лицо его побелело, поскольку он, почти не появлялся на палубе, нос его стал острее и, вроде, удлинился. Офицеры, знавшие его, говорили, словно сговорившись, о его больших душевных переживаниях.

– Слушай, – сказал он однажды мне, – я, кажется, схожу с ума. И поговорить бы надо, да, вроде и сказать нечего. – Вот в этих, нескольких его фразах, он все сказал, так, что и говорить больше не о чем, Раз он утверждает, что нечего сказать, значит, даже, не понимает и не замечает, как стали к нему внимательны ребята из службы безопасности. Зато, со стороны это бросалось в глаза. Сам «Черный полковник», уже было, пройдя мимо Анатолия, остановился, как будто рассуждая про себя, почесал затылок и окликнул своего подчиненного, назвав его, даже по имени. Демин не обратил на это внимания, но не будь в его голове полнейшего беспорядка, он сразу же заметил бы, что знание его имени командиром, чему-то его обязывает. По крайней мере, его имя кем-то муссируется и, это говорит о многом. Недаром же их шестеро.