Вспомни, Облако! Книга вторая - Владимир Казаков

Этот очерк начат со сна юного Игоря Сикорского. Сон оказался вещим. Он вернулся к Игорю Ивановичу осенью 1931 года, когда конструктор сдавал заказчикам свою первую летающую лодку С-40. Самолет был уже окончательно отделан и вылетел в последний испытательный полет. Сикорский вышел в курительный салон. Когда он проходил по длинному коридору, стюардесса вдруг включила свет, и он остановился в изумлении. Наяву осуществился тот самый сон, который 30 лет был так свеж в памяти: тот же коридор, утопающий в голубом свете, такие же стены, отделанные орехом, тот же яркий ковер на полу. И особое дыхание летящего корабля, теперь такое близкое и знакомое…

Сон детства сбылся. Но остались несбыточными другие сны. Сны о потерянной родине.

Амфибия Игоря Сикорского

Есть в авиационных музеях мира самолеты-пионеры. Их сохраняют как дорогие исторические реликвии. С них делают копии и летают на них в наши дни, даже устраивают соревнования аэропланов-«пенсионеров».

Аэроплан-гигант «Илья Муромец» до нашего времени не сохранился. Но вдруг понадобился для съемок картины «Поэма о крыльях», в которой рассказывается об авиаконструкторах Сикорском и Туполеве.

Решили построить настоящий самолет. Пришлось залезть в пыльные архивы, перебрать сотни чертежей и описаний «Ильи Муромца» семидесятилетней давности. Полный успех!

Рижские и московские специалисты соорудили по восстановленным чертежам «Илью Муромца». Желтокрылый пионер тяжелой русской авиации вновь научился двигаться и отрываться от земли на летном поле аэроклуба колхоза «Накотне».

Теперь «Илья Муромец» – экспонат музея ВВС в Монино

«Илья Муромец» в музее авиации в Монино.

Иван и «Сопвич»

Вообще-то

испытания выдержали не все…

настолько ошеломляюще

это новшество (аэропланы)

действовало на простых

деревенских и городских парней,

какими были мои погодки.

В канун первой империалистической войны сотню солдат из всей «русской армии отобрали для учебы в Англии летному делу. Шестьдесят из них отсеялись после первых же учебных полетов. Двадцать два русских рядовых закончили первоначальное обучение, и их направили в высшую школу пилотажа. И лишь пять ее окончили. Среди них крестьянский сын Иван Чучин, впоследствии – первый красвоенлет в Туркестане.

Короткое гостевание в родном селе подходило к концу.

– Кажи толком, куды тебя гонят, Ванька? – в который раз спросила мать. Сухонькие пальцы ее сучили нить на прялке, а глаза из-под белесых бровок остро смотрели на сына.

– Так я ж говорю, на офицера учиться, мамаша!

– А что ж в аглицкую сторону везут, в России места для ентова нет?

Иван замялся.

– Не темни, сын, – пробасил отец. – Вон Гринька балабонит, што вы на пропеллерах иноземных лётать будете. В божьем небе перековыркиваться. Ежели так, оставь дьявольскую затею, Иван!

Лётчик Иван Чучин.

– Да не-е, врет Гринька. На офицеров, на офицеров учить нас будут.

Из соседней хаты донесся хрипловатый голос граммофона. Это Гринька привез его из города и крутил, подвыпивши, пластинки с маршами.

– Закрывайте, закрывайте окна, у коров молоко пропадет! – испуганно закричала мать и плюнула, оборвав сученую нитку.

– Эх, браты, щас бы щец миску да картохи чугунок, у меня с проклятого французского бульону кружение в брюхе!

– Этто у тя с волны. Качает тошно.

– Может, английские харчи-то покрепле будут?

Вот переплывем Ламаншу, спытаем… Глянь, глянь, рыба над водой сигает!

Все с ленцой придвинулись к иллюминаторам, чтобы взглянуть на диковину. Только Иван Чучин раскачивался на подвесной койке с книжкой

в руках.

– Вань, а Вань, почитал бы ты нам в голос? – отвернувшись от рыбьих плясок, попросил его земляк Григорий. – Может, про аглицкую царицу там и ее мадамов?

– Это pictionnaire franais-russe, russe franais.

– He тарабань, по-русски молви.

– Французско-русский разговорник это, балда! Про разлюбезных тебе мадамов тут нет. Погоди, Гринька, погоди… – И Иван выдал новую тарабарщину, ухмыляясь. – Понял?

– Не-е.

– Ежели приспичит где-нибудь на улице Лондона, подойдешь к английской даме, да выбирай милашечку на вид, и так скажешь.

– И она сразу, нате-вам, под локоток меня?!

– Под локоток другие возьмут. По-нашенски, значит, ты ее попросишь отправить тебя, хулигана, в полицию.

– Тьфу!.. Вылезу-ка я лучше на палубу, граммофон послушаю…

Прилежному ученику русскому солдату Чучину разрешаю выполнить «соло», – одобрительно хлопнув Ивана по плечу, искажая русские слова, торжественно произнес долговязый инструктор и в знак высокого доверия снял и протянул учлету свои авиаочки.

Переводчик моментально продублировал чисто по-русски:

– Лезь, Чучин, в кабину, тебе доверяют сделать первый самостоятельный полет. Не надо перевод. Ив Чучин талант. Все понимайт Ив Чучин. – Инструктор легонько подтолкнул Ивана к самолету. – Делать соло, Ив. Карашо делать!

– Иес! – гаркнул Иван, вытянувшись по стойке «смирно». Ему хотелось бежать к аэроплану, но он пошел чинно, не торопясь, затаив дыхание.

Прошли многие годы, а этот первый «свой собственный» полет он не забыл.

– …Когда полетел без инструктора – «соло» это называлось, – вот уж было чудо! Мать честная, красотища вокруг необыкновенная и – власть над этим самым воздушным океаном, – рассказывал Чучин в шестидесятилетием возрасте. – Ну, думаю, отец бы меня проклял, да и мать тоже. Я ведь их обманул, сказал, что на офицера учусь. Знаете, даже объяснить толком, что в небо на машине подниматься буду, не мог. Не поняли бы. Это ведь надо представить, до чего темные крестьяне были!.. Лечу я, значит. Хоч, на север, хочу на юг. Летишь на этом самолетике, альтиметр-прибор высоту показывает. А тебя, как песчинку малую, ветер назад относит. Но не ничтожность свою чувствуешь, а силу и ловкость… Хорошо было, да потом стало плохо. Война империалистическая. Я – в Россию, сел на самолет марки «Сопвич» и полетел на фронт…

А земляк Ивана Чучина Григорий не потянул на пилота, стал механиком.

Очень хорошим механиком.

«Сопвич» Д. Э. Шармана.

Зима 1916 года. Западный фронт. Офицеры в теплых бараках режутся в карты, чаи гоняют. Денщики и те у самоваров кипяточком пробавляются, сахаром с барского стола.

В солдатской казарме на стенах у окон морозная сыпь выступила – иней.

– Чучин, в штаб! – От посыльного пар валит.

По наледи, скользя, бежал солдат-авиатор.

– Немедленно вылетайте вот в этот район. – Дежурный офицер ткнул пальцем в карту, где пятна зеленые и ласково-голубые, а в натуре стоят там белые заснеженные леса и закованные в лед озера. – Произведите рекогносцировку. Очень ответственное задание, Чучин.

– Как же я в таком виде, ваше благородие, в голяшках? – показал солдат на кирзовые сапоги. – Валенки у меня фельдфебель отнял, в город пошел.

– А, ничего, не замерзнете, Чучин. Думаю, обернетесь быстро…

Механик Григорий уже кипятил авиамасло для «Сопвича» на тагане. Посочувствовал земляку:

– Дуба дашь, это уж точно!.. Надевай мои бахилы. Они для тебя дюже просторные. На портянки еще пук газет навернешь. Бумага тепло сохраняет. Бери бахилы!

Когда «Сопвич» долетел в заданный район, Иван сразу понял – будет туго. Немцы густо нашпиговали батареями местность, поставили орудия стволами вверх. «Не хотят, видно, гансы карты свои раскрывать!» Чучин пошел напролом, приподнял нос «Сопвича». «Лезь к потолку, друг, лезь». Огонь метелил небо, клубился – бил шрапнелью, чтоб был по шире пулевой разброс. «Нет, не увернуться мне. Полезу еще выше». Кабина открытая, дрожь пробирает от холода, не от страха.

Пальцы из рукавицы вон, сунул в рот, чтоб согрелись, потом согретыми за карандаш поставить крестик на карту.

Огонь батарей стал еще плотнее. Иван засёк их местонахождение. Заметил большую колонну солдат, затем другую, тянущийся обоз, тяжело груженные повозки, битюки, с неба они как «божьи коровки», еле прут. «Снаряды, патроны. По всему видно, к наступлению готовятся».

Орудия бьют по «Сопвичу», отгоняют. Иван выше и выше лезет, чтобы схорониться. Набрал три тысячи метров, мороз градусов 50. На голове каска авиационная, подбитая мехом, лицо шарфом замотано до глаз, и лоб обернут теплой портянкой. Все равно холодно, но сдюжить можно. Иван бросает на несколько секунд ручку управления, рукавицей об рукавицу стучит, чтоб в пальцах кровь развеселилась. «А где ноги?» Не чувствует ног Иван.