Аптечка номер 4 - Булат Альфредович Ханов

помыслами. Вы шлете сигналы за бугор и важные данные, а затем шмыгаете через границу, как кролики через изгородь. Как будто вас там ждут с медовыми пряниками. К то-то вас там ждет, а?

— Это недоразумение, — попытался я. — У нас странный юмор. Я никогда не был в Карелии, и Зарема тащит меня туда чуть ли не силком. Ради этой девушки я готов пересечь границу Ленинградской области и покинуть зону комфорта. Шутка дурацкая, согласен, и все же…

— Молчать!

Я умолк.

— Научились бы врать, прежде чем лапшу вешать. Драпаете тут из России и пользуетесь добрыми водителями. Нашли себе бесплатный транспорт. Ищете удобный момент, чтобы обчистить карманы и заколоть отверткой во сне. А я не дам заколоть себя отверткой. И дальше своего дома не пущу. Мне еще благодарность объявят.

Вспомнилось фото с Безруковым на стене. Примерно так Валентин и воображал государственную благодарность за исполненный гражданский долг.

— Серьезно? — спросила Зарема. — Что собираетесь делать? Свяжете нас? Убьете?

— Если плохо будете себя вести, убью. На куски изруб лю топором.

— Топора у вас в руках нет. И достать его не успеете. Нас двое, и мы моложе. Отпустите нас, и никто не пострадает.

Я поражался тому, насколько холодно звучал голос Заремы. Точно по скрипту.

— Не отпущу. Я не один. На улице вас стерегут сельчане. Они будут стрелять на поражение, как только рыпнетесь из дома.

— Вы ведь в курсе, что на заправке есть камеры? На них видно, как мы садимся в машину. И номера видны, потому что разрешение на записях высокое.

— Врете, натовские выкормыши!

— Вы можете замочить нас без суда и следствия. Тогда взамен почетной грамоты получите забитую до отказа тюрьму. Вас будут кормить блевотной кашей и баландой. И никакой ряженки.

— Хватит мне зубы заговаривать, подстилка натовская!

— Диктофон с нашими разговорами в суде даже не рассмотрят. И в камере вас встретят такие же дезертиры и негодяи, как и мы. Политзеков сегодня ух сколько развелось.

Вилка обрушилась на стол. Я снова дрогнул. К такому не привыкнешь.

— Чего ты чешешь? — вскрикнул Валентин. — Чего ты чешешь? Чего юлишь, когда тебя за руку поймали?

— Рассказываю, как все будет. Отпусти́те нас, и мы уйдем на станцию. Вы и не вспомните о туристах, которых подвозили.

— Никуда вы не уйдете! И записи с камер никто не увидит! Они стёрты! Я разбил камеры и стёр записи!

Валентин замахал руками так, что я отпрянул. Психованный хозяин заполнял пространство и блокировал мысли.

— Это моя заправка! Все заправки в области мои! Все заправки по стране тоже мои! Как я решу, так и будет! Скажу удалить записи — удалят, скажу сохранить — сохранят!

Как в замедленной съемке, стол перед моими глазами поехал влево. Как будто автомобиль тронулся. Посуда с содержимым полетела в стороны.

Ребро столешницы врезалось в живот Валентину, и он потерял равновесие в разгар истеричного монолога. Псих лишился опоры и упал на спину.

Я сидел на лавке не в силах сдвинуться с места и наблюдал, как Зарема хватает металлическую миску с явным намерением оглушить поваленного противника.

Валентин быстро сориентировался и из лежачего положения подсек девушку. Тычка носком в голень хватило, чтобы Зарема рухнула на живот. Проворная клешня метнулась к затылку. Зарема с криком дернулась прочь. Ее пальцы на секунду сомкнулись на макушке и не нашли там заколку. Псих с недоумением посмотрел на краба, из которого торчали волосы.

Я наконец преодолел оцепенение и бросился на обидчика с кулаками. Размашистые удары обрушились на костлявые плечи и рыжую башку.

Мной двигала злоба. Много злобы и суеты. Чувствовалось, что следует бить прицельнее и вообще эффективнее, и это злило только сильнее. Нужный ритм ускользал от меня, я растрачивал заряд без всякой экономии.

Валентин улучил момент и, вывернувшись из-под каскада ударов, перекатился к лавке. Для провинциального бюрократа в годах он действовал с завидной расторопностью. У него в кулаке опять оказалась вилка. Злобный азарт полыхал в серых глазах.

Вооруженный псих метнулся ко мне. Зубчики вилки почти достали до моего носа. В следующий миг острие чиркнуло по подбородку. Я отпрянул и едва не рухнул на спину. На мгновение все помутнело. Правая рука машинально рванулась назад. Растопыренные пальцы наткнулись на холодный пол, ладонь взвыла до основания.

Валентин размахнулся. Я рванул вправо, и вилка, нацеленная в бедро, скользнула по мизинцу. Будто консервным ножом полоснули.

Попади в бедренную артерию, убил бы.

На помощь подоспела Зарема. Она пинком выбила вилку у Валентина и осыпала его ударами по темени и затылку, еще менее грозными, чем мои. Псих отшвырнул ее, как досадную вещь. Зарема споткнулась об осколки тарелки и упала во второй раз.

Получив краткосрочную передышку, я окинул вз-глядом ближайшее пространство. В ушах гудело, точно к ним морские ракушки приставили. Рядом лежала стеклянная бутылка с подсолнечным маслом — целая и плотно закупоренная.

Я схватил бутылку за широкую нижнюю часть и вместо того, чтобы заехать психу по черепу и вырубить его, неуклюже ткнул горлышком в лицо Валентину.

Он громко охнул и заслонил руками крючковатый нос. Сквозь пальцы просочилась кровь.

Пользуясь замешательством, я ударил повторно — горлышком, только акцентированно. Выкинул бутылку вперед подобно шпаге, так что боль стрельнула в плече. Следующий такой маневр — и мне либо выбьет сустав либо порвет мышцу.

Кровь хлынула потоком. Передний зуб Валентина с хрустом исчез в открытом рту. Длинный вопль, исторгнутый из красной пасти словно бы всеми нервными окончаниями, волной обдал меня.

Я не понимал, кричу я тоже или нет. Чтобы прекратить ор, я загонял бутылку с мутной жидкостью в пасть Валентину. Костяшки пальцев били по толстому дну, с каждым новым ударом заталкивая стекло все дальше. Каждый удар пульсом отзывался в висках. Казалось, стоит прекратить, и я тотчас рухну от инсульта.

— У тебя сосуды на лбу лопнут. Багровый весь.

Зарема наклонилась надо мной и коснулась моего плеча. Я почувствовал, как мои пальцы, что стискивали бутылку, один за другим ласково разжимают и отводят в стороны. Как будто внешнее управление ввели. Оставшись без моего контроля, бутылка так и осталась торчать из пасти.

Все это время глаза Заремы безотрывно смотрели в мои.

Она стянула с лавки плед и накрыла лицо Валентина.

— Телефон принесу.

Голос звучал сдавленно, почти скорбно.

Зарема исчезла. Я заозирался. Стол прижат к лавке. Огурцы раскиданы по полу. На