Росток - Георгий Арсентьевич Кныш

Бабалька сорвала бы пальто, загнала бы на печь, напоила бы чаем с малиной. Лежи, мол, Пеця, отогревайся».

Петр Яковлевич приподнял культю, облегченно вздохнул — протез повиновался ему.

— Антон Калинович! — окликнул он Гузя. — На какой объект вы перебрасывали ночью кран? Счет, конечно, оформите нам?

— Приходится маневрировать техникой, — подкатился колобком Гузь. — В конце концов... Он все равно здесь торчал бы без дела.

— Почему в ночную смену не поставили панелей на третьем этаже? — кистями пальцев с натянутой на них черной хромовой перчаткой Петр Яковлевич махнул в сторону серых цементных блоков, неподвижно застывших возле стены и присыпанных блестками инея.

— В конце концов... Люди! В них вся закавыка! — ударил кулаком о кулак Гузь. — Бригаду не переполовинишь.

— Что верно, то верно — людей не переполовинишь. Антон Калинович, прошу не подсовывать на подпись счета за перегонку крана и за ночной простой. Иначе вас не проймешь, — решительно подытожил Петр Яковлевич и направился в лабораторию.

«Эх, с другим бы душа в душу... — сплюнул под ноги Гузь. — Пецько он и есть Пецько. Торчал бы в своем кабинете, выковыривал бы из носа проблемы, осчастливливал мир... И мы, темные работяги, пришли бы с поздравлением... В конце концов... Так нет же, сует свой нос... Чтоб и прогрессивку и премиальные переполовинить... Ишь ты! Однорукий, безногий, получеловек, а туда же! Характер показывает!»

Расстегнув модную дубленку, вырванную еще осенью из цепких когтей владельца особняка на окраине города (конечно, не за простое спасибо, пришлось перегонять к нему кран и возить кирпич), Гузь поежился, вздрогнул. Не от холода, проникшего под дубленку. В сердце вонзился ледяной гвоздок дурного предчувствия, и нечем было его вырвать оттуда. Сердито стукнул носком начищенного ботинка в покрытый цепью задний скат панелевоза. Крикнул шоферу:

— Что рот раскрыл? В конце концов, дядя за тебя будет вкалывать?..

Отполированные под дуб панели приемной отражали лисье личико Натали, склоненное над пишущей машинкой, вазочку с живыми цветами, привезенными из городской теплицы, небольшой столик, на котором уже несколько лет стоит первое изобретение Петра Яковлевича — селектор внутренней связи. Его особенность — отсутствие каких-либо переключателей. Еще в середине пятидесятых придумал он это нехитрое устройство. Если надо кого-нибудь вызвать — достаточно назвать фамилию: шифр фамилий всех сотрудников лаборатории хранится в блоке-приставке.

Войдя в приемную, Петр Яковлевич скользнул взглядом по селектору, по двери своего кабинета, на которой висела медная пластинка с его фамилией, перевел взгляд на противоположную дверь — кабинет Олияра и повернулся к секретарше:

— Пригласите ко мне Савича.

Натали, сунув в ящик стола кармин и зеркало, быстро защебетала:

— Савича еще нет. Сообщили, что слоняется по Кайзервальду. — Она обиженно надула губы, опустила глаза. — Ему, видите ли, хочется подышать свежим воздухом. Будто этого другим не хочется.

Петр Яковлевич, ничего не сказав, полез в карман за ключом.

Натали вскочила со стула:

— Я сейчас... Я открою... — Она хорошо понимала, что при такой сырой погоде, как сегодня, начальнику лаборатории трудно владеть протезами.

— Выборки готовы? — спросил Петр Яковлевич, зная наперед, что ленивая Натали ни за что не сделает сегодня то, что можно отложить на завтра.

Натали в ответ промолчала, только скривилась, как от кислицы, звякнула запасным ключом.

Петр Яковлевич остановил ее взмахом ресниц: мол, не надо, сам управлюсь. Натали швырнула ключ в ящик стола, выхватила из стопки листок бумаги, заложила в машинку.

Петр Яковлевич с трудом вставил ключ в английский замок, повернул, дернул дверь на себя. Вошел в свой кабинет.

«Ничего, ничего, — снимая плащ, стал успокаивать себя. — Недолго терпеть... Пригреет солнышко, свистнет сурок — и мне полегчает».

Он тяжело опустился в кресло, вытянул ноги, положил руки на стол. Опершись на локти, склонил голову, увидел в зеркальной поверхности стола отражение своего лица. Вымученно улыбнулся: «Как у Кэрролла[3]. Алиса перед зеркалом, Алиса за зеркалом... Пецько над столом, Пецько...»

Перевел взгляд на левый угол стола, где по его просьбе мастер-краснодеревщик вмонтировал небольшую, размером с ладонь, фоторепродукцию, окантованную блестящими полосками бронзы и прикрытую сверху толстой, выпуклой пластинкой плексигласа. Прозрачный материал, словно линза, преломляя световые лучи, увеличивал россыпь точек, отрезки прямых линий, замкнутые и разомкнутые кривые. С верхнего угла фоторепродукции на всю эту неимоверную геометрическую мешанину смотрели большие глаза отчима Ивана Сергеевича. Худощавое высоколобое лицо с запавшими щеками, обвисшие на бритый подбородок пушистые усы.

Петру Яковлевичу стало плохо. Плечи онемели, с них будто покатились вниз до пояса пронзительно-холодные волны.

«Подождите, подождите, Иван Сергеевич! — зашептал он. — Я сейчас... Я не забыл... Не забыл...»

Нет более плодотворного занятия, чем познание самого себя. Так говорил Рене Декарт. Локк утверждал, что человек ощущает свое существование интуитивно, так как ничего более вероятного, чем собственное существование, нет. А Юм? Он писал, что, раздумывая о своем «я», всегда наталкиваешься на то или иное одиночное восприятие тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, страдания или наслаждения. По его заключению, личность есть просто совокупность тех восприятий, которые следуют друг за другом с неимоверной быстротой в постоянном своем течении.

«Ну, нет! Не так! Ближе к истине наши математики и нейрокибернетики. Утрата какой-нибудь конечности становится для человека утратой не только двигательного и нервного характера... Потерянная в результате этого часть информации поставила меня в исключительно сложные условия, почти безнадежные. Вы, Иван Сергеевич, вернули меня к жизни. Это уже потом вы сравнивали мое состояние с атаксией — нарушением координации произвольных движений. А что координировать? Безногий обрубок с одной рукой... Потеря конечностей не лишила возможности двигаться. Однако помешала целенаправленности движений: я был лишен способности осознавать их. Вы щедро подарили мне это осознание. Мозг пластичен, мозг победил...»

Петр Яковлевич нажал кнопку звонка, вызвал секретаршу.

Натали тут же вошла в кабинет.

— Савич явился?

— Нет.

— Ореста Остаповича ко мне. Когда закончите выборки?

— Я перепечатала. Сейчас принесу.

— Потом.

Зазвонил телефон.

— Цвях... — откликнулся включенный автодиктофон.

Перекинув вмонтированный в стол рычажок, Петр Яковлевич взял трубку. Левая «рука» не сразу подчинилась; в локтевом изгибе что-то щелкнуло.

— Я слушаю.

Звонил руководитель научного центра Мирослав Михайлович