Прекрасные дьяволы - Ева Эшвуд

вздергиваю подбородок, глядя на каждого из них по очереди. – Убейте меня, если хотите, но я не вернусь.

– Уиллоу…

На этот раз именно я отмахиваюсь от Рэнсома, качая головой.

– Я ничего не сказала копам. Не упомянула о вас или о том, что знаю, кто такой Илья или Николай. Ваша тайна по-прежнему в безопасности. Все, чего я хочу, – это чтобы вы оставили меня в покое. Пожалуйста. Просто оставьте меня в покое.

Прежде чем они успевают сказать что-нибудь еще, я разворачиваюсь и иду через лужайку обратно к бабушке. Они не пытаются остановить меня, и по какой-то причине это тоже причиняет боль.

Я знаю, что поступила правильно. Если я вернусь к ним, позволю им снова ворваться в мою жизнь, у них будет больше шансов заморочить мне голову. Убедить меня, будто им не все равно, а потом опять использовать меня. Обращаться со мной, как со своей личной шлюхой.

И все же, это чертовски больно. Я чувствую, как мое и без того разбитое сердце разрывается на части с каждым шагом. Ощущаю, как их взгляды устремляются на меня, пока я ухожу прочь, и прожигают мне спину, но я не оборачиваюсь.

– Ты в порядке? – спрашивает Оливия, когда я возвращаюсь к ней. В ее глазах читается беспокойство. – Кто эти мужчины? Они твои друзья?

– Вроде того. Просто парни, которых я знаю. – Я пожимаю плечами, стараясь, чтобы мой ответ звучал расплывчато. – И да, я в порядке. Просто… устала.

Она цокает языком и качает головой, бросая на меня сочувственный взгляд.

– Ну, конечно, устала. Ты через многое прошла. Поехали домой, там ты сможешь отдохнуть.

Она подводит меня к своей машине, стильному и модно выглядящему седану, и открывает для меня пассажирскую дверцу. Я опускаюсь на кожаное сиденье и пристегиваюсь, пытаясь отвлечься и не думать о парнях.

– Ничего, если я порасспрашиваю тебя о всяком? – спрашивает Оливия, ведя машину. – Я знаю, ты устала, но мне просто любопытно. Ты все это время была жива, жила своей жизнью, а я и не подозревала.

– Конечно, – отвечаю я ей, ведь отказаться, наверное, невежливо. – Что ты хочешь знать?

– Ты работаешь в городе?

Я качаю головой.

– Больше нет. Раньше я работала официанткой, потому что мне нужны были деньги на учебу, но я получила… грант, так что я смогла уволиться и полностью сосредоточиться на учебе.

Ни за что на свете я не смогу сказать ей, что «грант» был от трех опасных убийц, которые платили мне за сохранение их тайны.

– О, как замечательно, – говорит она, улыбаясь. – Тебе двадцать два, верно? Ты учишься на последнем курсе?

– Нет, только на втором. Я поздно начала, из-за аттестата.

Она хмурит брови, и я уже знаю, о чем она, должно быть, думает. Прежде чем она успевает спросить, я пускаюсь в объяснения, рассказывая, что пропустила много уроков в школе, поскольку мне приходилось работать, чтобы помочь приемной матери оплачивать счета.

Не то чтобы деньги действительно шли на это, но это уже совсем другая история.

Бабушка молча слушает, и когда я, наконец, заканчиваю рассказывать ей очень краткую версию истории своей жизни и оборачиваюсь, то вижу, что она смотрит на меня. Выражение ее лица – это грусть, смешанная с чем-то похожем на гордость. Она протягивает руку, кладет ее мне на плечо, и я вздрагиваю от неожиданности.

Когда бабушка смотрит на меня, в ее глазах – теплота, а в уголках губ притаилась добрая улыбка.

– Похоже, у тебя была тяжелая жизнь, – бормочет она. – Ты явно умеешь выживать.

– Я… думаю, да. Это было нелегко, но я справилась.

– Ты еще так молода, – говорит она. – И практически сама о себе заботилась.

Я киваю, ведь это правда. Едва ли Мисти когда-либо по-настоящему заботилась обо мне. Она была моей матерью лишь на бумаге, но я делала за нее всю работу. Я следила за тем, чтобы оплачивались счета, содержала квартиру в чистоте. Я помогала ей привести себя в норму, когда она запойно пила или употребляла, или когда очередной клиент распускал руки, пытаясь ею воспользоваться.

Но такова была моя жизнь. Если бы я тратила слишком много времени на размышления о том, насколько это было тяжело или плохо, я бы никогда ничего не добилась.

– Я надеюсь, что в будущем тебе будет легче, – тихо говорит Оливия.

Она сворачивает на узкую извилистую дорогу. Я моргаю, понимая, что за то время, пока мы болтали, она проехала через весь Детройт в район, где я никогда раньше не была.

Здесь тише, чем в других частях города, которые я видела, дороги по бокам обсажены деревьями, а перед большими домами установлены вычурные железные ворота.

Оливия сворачивает на другую дорогу, по обеим сторонам которой расстилаются акры ровной зеленой лужайки. Мне требуется секунда, чтобы осознать, что это не просто другая дорога – это ее подъездная дорожка.

Мы поднимаемся на небольшой холм, и то, что встречает нас наверху, даже домом назвать нельзя.

Это чертов особняк.

Он весь из старого кирпича и камня, сотни окон блестят в утреннем свете. Сад поражает буйством красок. Этот особняк больше похоже на те места, в которых обычно проводятся свадьбы, или на историческое здание, но точно не на дом, в котором кто-то живет.

Впечатления настолько новые, что я даже не могу их переварить. У братьев Ворониных деньги тоже водятся, но они по-прежнему живут на складе, который скорее напоминает гараж, а не дом. И по сравнению с той дерьмовой квартиркой, в которой жила я, этот дом кажется настоящим замком.

С момента, как я встретила Оливию, мне стало ясно, что у нее есть деньги, но это… другой уровень.

Моя бабушка не просто состоятельна.

Она охрененно богата.

6. Виктор

Я сажусь в свою машину, пристегиваю ремень безопасности и поворачиваю ключ в замке зажигания, затем выезжаю с больничной парковки. В этот момент я благодарен судьбе за то, что как только узнал, где находится Уиллоу, поехал на эту встречу в разных машинах с Мэлисом и Рэнсомом. Неконтролируемый гнев Мэлиса и взвинченность Рэнсома слишком напрягали бы меня. Мои собственные эмоции сейчас гораздо ближе к поверхности, чем обычно, и мне нужно пару минут в одиночестве, чтобы взять себя в руки.

Взглянув в зеркало заднего вида, я вижу машину Мэлиса прямо за собой.

После того, как Уиллоу уехала с женщиной, которую назвала своей бабушкой – за чем мы пристально наблюдали, – я и братья еще долго