Прекрасные дьяволы - Ева Эшвуд

доверяет им настолько, чтобы отвести от них взгляд хоть на секунду. – Ты знаешь этих мужчин?

Кажется, она вот-вот вызовет копов, и да, наверное, в этом есть смысл. Она явно богата, судя по ее одежде, а братья выглядят как люди, которые без колебаний сделали бы ей больно, лишь бы отобрать то, что у нее есть.

– Да, – отвечаю я ей, отводя взгляд от троицы. – Мне, эм… просто нужно поговорить с ними наедине, если ты не возражаешь.

– О, конечно.

Оливия слегка кивает мне. В ее глазах все еще читается настороженность, но я все же отхожу от нее и приближаюсь к братьям. Бросаю на них взгляд, и мы отходим на небольшое расстояние к крытому участку больничной лужайки. С каждым шагом мое сердцебиение учащается, и к тому времени, когда мы останавливаемся и поворачиваемся лицом друг к другу, пульс скачет, как бешеный.

Рэнсом окидывает меня взглядом, задерживаясь на шее. Я знаю, что он смотрит на синяки от рук Ильи – пятнистое кольцо красновато-фиолетового цвета, которое в лучах раннего утра выглядят еще более темным.

– Черт, ангел, – бормочет он, морщась. – Что он с тобой сделал?

Он тянется ко мне, но я инстинктивно отстраняюсь, не желая, чтобы он прикасался ко мне.

– Со мной все в порядке.

На лице Рэнсома появляется выражение боли и удивления, но он убирает руку и больше не пытается прикоснуться ко мне.

Виктор смотрит через дорогу туда, где ждет Оливия, печатая что-то на своем телефоне и поглядывая в нашу сторону каждые несколько секунд.

– Кто это? – спрашивает он.

Двое других тоже смотрят на нее, и на их лицах читается настороженность – такая же настороженность была на лице Оливии, когда она впервые увидела их. Они словно хотят защитить меня от нее.

Забавно, особенно, когда дело касается этой троицы.

– Моя бабушка, – отвечаю я прямо. Нет смысла это скрывать. – Ее зовут Оливия Стэнтон. Копы нашли ее после того, как взяли у меня анализ крови в больнице.

Брови Рэнсома взлетают вверх, и он переводит взгляд с Оливии на меня, словно ищет сходство. Наверное, он думает о тех временах, когда я считала, что у меня нет семьи, и вот, теперь у меня есть бабушка.

Если бы ситуация была иной, возможно, я бы поговорила с ним обо всех тех сложных чувствах, которые переполняют сейчас мою грудь.

Но все так, как есть.

И я больше не доверяю ему в том, что касается моих чувств.

Выражение лица Рэнсома немного смягчается, в его сине-зеленых глазах мелькает понимание, но я отворачиваюсь от него, не желая этого видеть.

Так я и попала в их ловушку – позволила этим нежным моментам заставить меня забыть, кто эти мужчины на самом деле. Я не хочу никаких напоминаний о том, как я открылась ему. Как рассказала ему о своей боли и шрамах. Как доверяла ему.

– О чем ты, мать твою, думала? – встревает Мэлис. Его голос тверд, и я ощущаю практически облегчение от того, что можно отвести взгляд от Рэнсома и посмотреть в разъяренное лицо его старшего брата. – Какого хрена ты вообще сбежала? Ты знаешь, как это опасно, особенно посреди ночи. Как, мать твою, мы сможем тебя защитить, если ты не рядом?

Он злой, как черт, и это внезапно напоминает мне о том гневе, который вырвался из него, когда он узнал о том, что Колин пытался со мной сделать. Его слова пронзают мое сердце, поскольку я знаю, что все это неправда.

Это все гребаное притворство.

Я складываю руки на груди, пытаясь унять бешеное биение своего сердца.

– А тебе разве не насрать? – огрызаюсь я в ответ. – Ты никогда особо не рвался защищать. Так что можешь прекратить этот спектакль.

– Чего? – Мэлис дергает головой, будто я дала ему пощечину. На секунду в его глазах вспыхивает замешательство, а затем гнев возвращается с новой силой. – Так ты думаешь, да? После всего, что произошло?

– Я не знаю, что еще думать! – практически кричу я, но потом вспоминаю, где мы находимся, и понижаю голос. – Ты говоришь одно, а потом делаешь другое и ждешь, что я просто смирюсь. Позволю тебе обращаться со мной так, как ты, черт возьми, хочешь, и буду благодарна за любые проявления привязанности…

Я обрываю себя, у меня перехватывает горло. Поджав губы, я качаю головой, пытаясь обуздать свои бурные эмоции. Последнее, чего я хочу, – это плакать перед ними.

Я отказываюсь показывать им, как сильно они меня ранят.

Мэлис и Виктор обмениваются взглядами, а Рэнсом делает шаг вперед.

– Уиллоу, – мягко произносит он. – Что случилось? Почему ты ушла? Я думал, у нас все было хорошо. Думал, ты счастлива.

– Я и была! – выпаливаю я. – Я была счастлива. А потом… – Я с трудом сглатываю, глаза щиплет. Выдыхаю. – Я увидела то гребаное видео.

– Что? – Рэнсом хмурится. – О чем ты говоришь?

– Видео. Которое он слепил. – Я тычу пальцем в сторону Виктора. – Я зашла в его комнату и увидела это. На его гребаном компьютере. Все его шпионские записи из моей квартиры. Кадры с того проклятого поля для гольфа, где Колин меня домогался. А еще… то, что мы делали с вами. – Эта часть ранит больше всего. Каждое слово царапает горло, словно наждачка. – Я видела слова, которые вы написали обо мне. И знаю, что вы на самом деле обо мне думаете, так что не надо заявляться сюда и пытаться притворяться, будто я хоть когда-то была вам небезразлична.

Все трое братьев надолго замолкают, удивленно уставившись на меня. Даже глаза Виктора на секунду расширяются, прежде чем выражение его лица становится более нейтральным.

– Уиллоу, – говорит Рэнсом, подходя еще ближе. – Это совсем не то, что ты подумала. Мы должны были…

– Рэнсом, – резко обрывает его Мэлис.

Он качает головой, и Рэнсом замолкает. Все трое обмениваются взглядами, безмолвно переговариваясь друг с другом, и хотя мне не понять, о чем они совещаются, это ранит и выводит меня из себя еще больше.

Еще одно напоминание о том, что я всегда была для них чужой, никогда по-настоящему не вписывалась в их компанию. У них тут целый безмолвный язык, который я никогда не пойму.

Никто из них больше не произносит ни слова, и я на секунду закрываю глаза, чувствуя, как боль в сердце становится все острее.

– С меня хватит, – говорю я им слегка дрожащим голосом. – Найдите другую игрушку, которую можно использовать, как захочется. Илья мертв, так что у вас больше нет причин следить за мной. Угроза миновала. – Я