Неспелый колос - Сидони-Габриель Колетт

– Да…

– Это прелестно. Чтобы доставить мне удовольствие. А о чём вы думали больше, о моём удовольствии их получить или – прошу, будьте внимательны – о своём удовольствии набрать их для меня и мне вручить?

Он плохо её слушал, глядя, как глухонемой, на её губы, не в силах думать ни о чём, кроме очертаний её рта и трепета ресниц. А потому не понял и ответил наугад:

– Я подумал, что это будет вам приятно… И потом, вы предложили мне оранжаду…

Её ладонь лежала на его руке чуть выше локтя. Она отняла её и широко распахнула приоткрытую калитку.

– Всё в порядке. Вам, милый мой малыш, надобно уйти и более сюда не возвращаться.

– Как это?

– Никто вас не просил быть со мною столь любезным. А посему оставьте попечение и не бомбардируйте меня более вашим голубым чертополохом. Поверьте, это напрасный труд. Прощайте, господин Флип. Разве что…

Она затворила калитку и надменным лбом упёрлась в решётку, которая отделяла её от Флипа, застывшего на дорожке.

– Разве что однажды я обнаружу вас на этом самом месте, и вы придёте отнюдь не для того, чтобы отплатить колючим букетом за оранжад, а совсем по иной причине…

– По иной причине…

– Как ваш голос сейчас походит на мой, господин Флип! Вот тогда-то мы и посмотрим, чьё удовольствие поставлено на кон – моё или ваше – и чей черёд благодарить. Я люблю тех, кто просит милостыню или умирает с голоду, господин Флип. Если вздумаете вернуться, возвращайтесь с протянутой рукой… Ну идите же, идите, господин Флип!..

Она отошла от решётки, и Флип ушёл. Хотя его прогнали и даже изгнали навсегда, он удалялся обуянный мужской гордыней, унося в памяти чёрную вязь резной решётки, и над ней, словно бледная кисть цветущей калины, всё ещё белела женская головка, отмеченная, будто неким таинственным знаком, клеймом свежей крови на щеке.

X

– Ты сейчас упадёшь, Вэнк, у тебя туфля расшнурована. Подожди.

Флип быстро наклонился, схватил две шерстяные тесёмки и обернул их вокруг смуглой, подрагивающей, суховатой лодыжки, похожей на ногу косули, созданную для бега и прыжков. Огрубевшая кожа и многочисленные ссадины не умаляли её грациозности. На лёгких костях почти не было мяса, и мышцы развились ровно настолько, чтобы придать очертаниям плавную округлость; нога Вэнк не будила желания, но рождала в душе особый восторг самой чистотой стиля.

– Да говорю тебе, подожди! Я не могу завязать шнурки на ходу!

– Пусть, оставь так!

Нога выскользнула из державших её ладоней и, словно взлетев, пронеслась над головой стоявшего на коленях Флипа. Он услышал запах лавандовой воды, свежевыглаженного белья и водорослей, запах Вэнк. и увидел её уже метрах в трёх от себя. Она смотрела сверху вниз, изливая на него свет своих тревожно потемневших глаз, на чью синеву не влияли Переменчивые краски морского прибоя.

– Какая муха тебя укусила? Что за капризы! Как-нибудь я умею завязать сандалию! Вэнк. уверяю тебя, ты становишься невозможной!

Рыцарская поза коленопреклонённого Флипа плохо гармонировала с его обиженным лицом древнеримского божка, обрамлённым чёрными волосами, с золотистой кожей, свежесть которой была лишь чуть-чуть подпорчена лёгкой тенью будущих усов (пока что – бархатистым пушком, а в скором времени – жёсткой щетиной).

Вэнк не подошла к нему; казалось, она удивлена и задыхается, словно Флип гнался за ней.

– Что с тобой? Я сделал тебе больно? У тебя заноза?

Она отрицательно покачала головой. Но затем смягчилась, присела на камни среди шалфея и розовых цветков спорыша и натянула подол платья до щиколоток. Чуть угловатая радующая паз стремительность, редкий дар равновесия, делавший любой её шаг похожим на балетное па, ощущались в каждом её движении. Кроме Флипа, она ни с кем не общалась, а нежная дружба с ним приучила её к мальчишеским забавам, к спортивному соперничеству, пока ещё не уступавшему всех своих прав любви, хотя и родившемуся вместе с нею. Наперекор судьбе, день ото дня всё более властно изгонявшей из их душ взаимную доверчивость и мягкость, несмотря на любовное томление, изменявшее самую суть их нежности друг к другу подобно тому, как подкрашенная вода меняет цвет поставленных в неё роз, – иногда им удавалось забыть о своей любви.

Флип не смог выдержать взгляда Вэнк, хотя в его потемневшей лазури не было и тени упрёка. Девушка лишь казалась смущённой и часто дышала, как ненароком застигнутая грибником косуля, когда она взволнованно переминается на месте, вместо того чтобы сразу ускакать прочь. Она прислушивалась к голосу собственных инстинктов, а не пыталась вникнуть в побуждения коленопреклонённого юноши, из рук которого она внезапно выскользнула. Она понимала, что ею в тот миг владело недоверие, род отвращения, а совсем не порыв целомудрия. Перед лицом столь великого чувства речь уже не идёт о заурядной стыдливости.

Однако девическая чистота её натуры помогала Вэнк ощутить присутствие другой женщины около Флипа. Это было похоже на неожиданные проблески ясновидения. Порой она обнюхивала воздух вокруг него, как если бы он втайне курил или ел что-то вкусное. Иногда их разговор прерывало её внезапное молчание, пугающее, как прыжок с обрыва. Или взгляд, резкий, словно удар, тяжести которого он не мог не почувствовать. А то вдруг во время прогулки она вырывала из его руки свою маленькую ладонь, до того полдня доверчиво покоившуюся в более сильной, хотя и более тонкой ладони друга.

Свои третий и четвёртый визиты к госпоже Дальре Флип без труда скрыл от Перванш. Но что значат расстояния и стены против незримого чувствительного щупальца, что быстро протягивается из глубины влюблённой души, ощупью мгновенно находит предательскую трещину, а после умеет тотчас свернуться, исчезнуть из виду?.. Привитый на стебле их большой тайны, маленький ползучий секрет поразил Флипа, почти невиновного, тяжёлым моральным недугом, почти что увечьем. Теперь нередко Вэнк находила своего спутника слишком податливым в случаях, когда он должен был бы, движимый естественным для друга и влюблённого деспотизмом, третировать её как рабыню. Печать особой предупредительности, свойственной неверным мужьям, отмечала его поступки, будя её подозрительность.

Побурчав о странных причудах своей подруги, Флип на этот раз не перестал дуться и возвратился в дом, из всех сил стараясь не бежать. Поужинает ли он на этот раз в «Кер-Анне»? Об этом его попросила сама госпожа Дальре! Попросила… Эта женщина умела только приказывать и с потаённой непреклонностью направлять шаги того, кого возвысила до звания истомлённого голодом нищего. Однако этот нищий оказался неподвластен унижению и вдали от неё мог без благодарности вспоминать о той, что чистила для него фрукты, наливала прохладительные напитки, чьи белые руки ухаживали за случайно забредшим к ней маленьким миловидным новичком и услужали ему. Но стоит ли называть новичком подростка, которого любовь с детства наделила мужественностью и сохранила в чистоте? Там, где Дама в белом должна была бы встретить лёгкую добычу, охотно спешащую на заклание, госпожа Дальре нашла ослеплённого, но осмотрительного противника. Искажённый мукой рот и протянутые руки нищего не придавали его лицу выражения поверженного раба.