Орленев - Александр Мацкин

еры, а у Шумана, как остроумно заметил А. Самарин-Волж-

ский в неопубликованных воспоминаниях «Тени минувшего», на

неделю приходилось семь «пятниц» 15. По расписанию Орленеву

полагалось сыграть двенадцать (!) ролей в неделю, которые он

делил по двум своим амплуа — второго любовника и водевильного

простака. Сыграет Кассио в «Отелло», а в заключение вечера бле¬

снет в той же «Школьной паре» или каком-нибудь другом воде¬

виле с куплетами и танцами, и никто в публике не удивляется

превращениям актера.

Газетная хроника сохранила названия многих ролей, в кото¬

рых выступал в том сезоне Орленев; упоминания эти сопровож¬

даются краткими пометками: «недурен был», «хорош был», «слаб

был» и т. д. «Виленский вестник» относился к Орленеву сочув¬

ственно и, может быть, потому часто его поругивал. Газета не

знала, что, не справляясь с индустриальными темпами антре¬

призы Шумана, из десяти ролей Орленев основательно готовил

только две или три. Эти роли-лидеры должны были поддерживать

его репутацию, а остальные — только ее не ронять. Но такой ме¬

тод экономии и выборочности иногда сильно подводил, и тогда

критика его не щадила. Так, например, после спектакля «Князь

Серебряный» в рецензии говорилось, что, докладывая Грозному,

Борис Годунов — его играл Орленев — «так мямлил, заикался и

стыдливо опускал вниз глазки, что казался юным гимназистом,

собирающимся изливать свои чувства перед какой-нибудь Дуль¬

цинеей» 16. Читать эту грубую критику было неприятно, тем более

что она была небезосновательной. Но времени для обиды ему не

хватало, в вечной спешке сезона не было передышек.

Независимо от этих зигзагов виленокий зритель уже знал и це¬

нил Орленева. Театралы, особенно из числа любителей, находили

у него достоинства, каких не было у многих его старших това¬

рищей по труппе,— замечательную живость ума и понимание

меры своих возможностей. Недаром к нему в гостиницу однажды

пришел молодой Качалов (тогда ученик седьмого класса Вилен¬

ской гимназии Шверубович) для исповеди и душеспасительной

беседы. Вспоминая эту встречу, Качалов, по словам его биографа

А. В. Агапитовой, говорил: «Орленев решил мою судьбу. Он пер¬

вый сказал, что я должен быть актером. И я уже знал, что буду

им, что мой путь — в театр» 17. Он давал советы другим, а сам

в эти минуты терзался сомнениями. Все у него получалось не так,

как у других: когда Орленев был безвестным статистом, оп чув¬

ствовал себя уверенно и знал, чего хочет, теперь, сыграв десятки

ролей, в том числе Фигаро в комедии Бомарше, не мог избавиться

от гнетущего сознания, что запутался и потерял курс; его талант

не был универсальным, в этом он убедился хотя бы на примере

того же неудавшегося ему Фигаро.

Словно подслушав эти сомнения, автор «Виленского вестника»

в обзорной статье после окончания сезона писал, что Орленев —

«артист, безусловно обладающий сценическим талантом, но фи¬

гура и сценические данные делают его амплуа несколько ограни¬

ченным». Роли вторых любовников, впрочем, как и первых, для

него не годятся, зато «с большим успехом он играет роли моло¬

дых фатов и водевильных простаков. Такого репертуара и надо ему

держаться» 18. Этот совет не показался Орленеву надежным, фа¬

тов ему играть было неинтересно, а комедия хоть и привлекала

его, но где-то на грани драмы. Ведь его водевильный герой не

был просто комическим простаком, у него была и нервность, и

щемящая нота, и захватывающая сердце трогательность. По ус¬

ловиям задачи драматизм здесь не полагался, а у него оп был.

За полгода до начала сезона 1893/94 года журнал «Артист»

сообщил читателям, что в труппу театра Корша «приглашен на

зиму на роли водевильных любовников провинциальный актер

г. Орлепев, служивший перед этим в Вильно и Ростове-на-Дону»1.

Ближе к августу, уже накануне открытия сезона, имя Орленева

замелькало во всех московских газетах независимо от их направ¬

ления. Это не была платная, апопспая хроника, Корш не тратил

на нее денег, хотя дорожил каждым упоминанием о его театре и

его актерах и при всей прижимистости не жалел средств на ре¬

кламу. Но ведь не только ему нужна была газета, но и он нужен

был газете.

В ансамбле большой распространенной столичной газеты девя¬

ностых годов, строившей свое благополучие на тираже, театр по

необходимости занимал видное место, потому что как-никак это

была область духа, придававшая облагораживающий и ничуть не

обременительный элемент «идеализма» пизменнейшему практи¬

цизму ее издателей, и потому еще, что это был интригующий мир

кулис с его тайнами, драмами, блеском моды, славы и свободой

отношений, такой заманчивой для интеллигентного мещанства и

просто мещанства. Конечно, здесь имелся в виду театр всерос¬

сийски известный, с громкими актерскими именами. Коршевская

труппа в тс годы нс отвечала этим требованиям, по где-то к ним

уже пробивалась. Это было серьезно поставленное театральное

дело, и его свет в конце лета 1893 года коснулся Орленева. Семь

лет назад бездомным бродягой он уезжал из Москвы, теперь он

вернулся если не триумфатором, то по крайней мере человеком,

нашедшим призвание.

Его связь с Москвой никогда тте обрывалась. Раз в году,

обычно в дни великого поста, когда в столицу съезжались актеры

со всей России в поисках ангажемента на будущий сезон, он по¬

являлся на этой бирже талантов и репутаций. Управление биржи

помещалось в центре, но се филиалы стихийно возникали в раз¬

ных уголках города, в трактирах, закусочных, номерах заштатных

гостиниц, где останавливались неудачливые, но неутомимо пред¬

приимчивые антрепренеры, снова собиравшие труппы для никому

не ведомых Мозырей и Кобеляк. Орленев был непременным уча¬

стником этого всероссийского актерского торжища, хотя недо¬

статка в контрактах не испытывал. Бывал он в Москве и в лет¬

ние месяцы, и однажды вместе с первой женой, с которой потом,

уже в начале девятисотых годов, расстался (была любовь, как

в старых романах, с одного взгляда, с похищением, с погонями,

были неземные чувства, и вдруг все, как то не раз случалось

у Орленова, внезапно кончилось, и кончилось навсегда), долго

жил на даче в полной близости к природе — неблагоустроенной,

запущенно-дикой, совсем не дачной.

В один из приездов в Москву он встретился с отцом и не

вспомнил старой обиды; их отношения легко возобновились, и

ничто уже их не омрачило до самого конца. Николай Тихонович

за эти годы очень сдал, его коммерция окончательно провалилась,

и, если верить А. А. Туганову, товарищу Орленева коршевских

лет2, и Татьяне Павловой,— простившись с магазином на Рожде¬

ственке, он стал буфетчиком в Охотничьем клубе. По тогдашним

понятиям такая перемена судьбы была катастрофой, но неудач¬

ливый купец держался с прежним достоинством, как будто его не

задели житейские невзгоды. И, может быть, он выбрал Охотничий

клуб — один из центров театрального любительства в Москве, где

Станиславский сыграл свои первые знаменитые роли,— чтобы

хоть таким образом быть поближе к театру. Нетрудно предста¬

вить себе чувства Николая Тихоновича, когда он узнал, что Корш

пригласил его блудного сына в свою труппу.

Церемония приглашения была несложной: одна из премьерш

труппы, Романовская, знавшая Орленева еще с мальчишеских

лет, представила его Коршу, доброе слово замолвил его ровесник,

рано выдвинувшийся в провинции актер Григорий Ге,— больше

ничего Коршу и не требовалось. Его театр сравнивали с вокзалом,

актеры, как транзитные пассажиры, появлялись и уходили, на¬

долго задерживались только немногие. Этот вечный круговорот