Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна

Кипяток. Топотеж. Раты — в скок, Герры — в лежь, Раты — в ик, Герры — в чих. — И шутник! — И жених! (…) Раты — в крёхт, Герры — в чох. — С нами фохт! — С нами бог! Только, талант не признан, Ратсгерр от Романтизма, Новорожденски-розов И Филомелой прозван: «Музыка в малых дозах — Это не так серьезно». Бурго-же-мистр, величав и льдист: — В вас говорит артист. (…) Бургомистр Ратсгерры, сядьте! Шутки за рюмкой. Думсгерры, думьте! Можно ли — непостижим господь — За музыканта — плоть Нашу (И., 512, 518).

Высмеивая немецкое бюргерство, Цветаева в этом эпизоде сначала расчленяет слова ратсгерры и бургомистр, а затем создает псевдоварваризм думсгерры. Название места действия — Думская площадь и окказиональный императив думьте от русского слова думать сообщают первой части слова думсгерры значение 'член думы, советник' — значение, синонимичное немецкому слову Rat. Но по-немецки Dum значит 'глупый, дурак'. Таким образом, Цветаева превращает созданное ею слово со значением 'советник' в слово дурак. Через совмещение значений внешне совпадающих разноязычных корней цветаевская интерференция приводит к вытеснению одного из значений и к замене его на противоположное. Кроме того, возможно, но менее отчетливо и обыгрывание слова ратсгерр с интерпретацией его первой части как немецкого Ratte 'крыса'. Действительно, в поэме ратсгерры уподоблены крысам.

4. ПАРОНИМИЧЕСКАЯ АТТРАКЦИЯ

Паронимическая аттракция (распространение фонетических подобий на семантику слов), с одной стороны, сближается с поэтической этимологией, так как здесь имеются элементы переосмысления, с другой стороны — с аллитерацией (чисто звуковыми повторами, звукописью). Как справедливо полагает В. П. Григорьев, «различия здесь часто почти неуловимы от субъективных моментов восприятия» (1979, 265). Действительно, в поэзии, и особенно у М. Цветаевой, переходы от чисто звукового подобия к подобию морфологическому и смысловому могут быть настолько плавными, что слова как бы перетекают друг в друга, превращаются одно в другое:

Все древности, кроме: дай и мой, Все ревности, кроме той, земной. Все верности, — но и в смертный бой Неверующим Фомой (С., 192).

Для поэтического языка М. Цветаевой характерно поэтому обилие паронимических сближений квазиомонимов и квазиомографов — слов, различающихся единственным звуком:

Я тебя загораживаю от зала, (Завораживаю — зал!) (С., 250); Цвет, попранный светом. Свет — цвету пятой на грудь (С, 207), Возращу и возвращу сторицей (С., 113); Русь кулашная — калашная — кумашная! (И., 435); С этой безмерностью В мире мер?! (С, 238); Все-то мечется! Все мучится! (С., 436); Мох — что зеленый мех (С., 350); Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами, Дамами, думами (С., 220); Пишет — ровно плугом пашет (И., 432); Стол всегда утверждал, что — ствол (С, 403); и др.

Здесь приведены только те примеры, в которых квазиомонимы встречаются не в рифменной позиции конца строки. Если включить в рассмотрение и рифменную позицию, число примеров значительно увеличится, так как приверженность Цветаевой к квазиомонимам отчетливо проявляется в рифмовке. Однако созвучие слов внутри строки неизбежно создает внутреннюю рифму.

Обращает на себя внимание тот факт, что паронимическая аттракция у Цветаевой, связанная с использованием квазиомонимичных, но этимологически не родственных корней, нередко опирается на совпадение звуковых различий между ними, как вокалических, так и консонантных, имитирующих исторические чередования:

Сын — утесом, а дочь утехой (И., 647); Мой глупый грешок грошовый! (С., 124); О путях твоих пытать не буду (С., 262); Рябину Рубили Зорькою (С, 322); Любовь, это значит… — Храм? Дитя, замените шрамом На шраме! (С, 378); Мстить мостами (С., 266), и др.

В ряде случаев члены сближаемой пары слов, не являющиеся квазиомонимами, становятся таковыми по отношению к общему для них слову, если восстановить одну переходную ступень в преобразовании — как бы подразумеваемый средний член между данными в контексте:

Осенняя седость. Ты Гетевский апофеоз! Здесь многое спелось, А больше еще — расплелось (С., 208); Золото моих волос Тихо переходит в седость. — Не жалейте! все сбылось, Все в груди слилось и спелось (С., 211).

В обоих контекстах средним членом, объединяющим слова спелось — расплелось и слилось — спелось является слово сплелось. Несомненность его скрытого присутствия очевидна в цветаевской системе превращения одного слова в другое. При этом не сказанное, оставшееся в подтексте, но неизбежно восстанавливаемое слово-анаграмма получает статус самого существенного семантического элемента. Характерно, что этот нагруженный смыслом «нуль слова» еще и семантически синкретичен: поскольку речь идет о волосах, имплицитно выраженное слово сплелось имеет прямое значение 'переплестись, перепутаться; переплетясь образовать что-л. (о чём-л. гибком, вьющемся)' (MAC), а поскольку субъект или обстоятельство этого глагольного действия многое, больше еще, все в груди, несомненно наличие и переносного, абстрагированного значения глагола сплестись 'соединиться, слиться друг с другом' (MAC).