Любовь - Валентин Маслюков

В несколько искусственном, как представлялось поначалу, возбуждении Лжезолотинки прорывалась горячность, которую невозможно было отличить от истинного чувства, то была дикая смесь искренней боли, досады, стыда и высокомерной злобы, которая заставляла молодую женщину меняться час от часу, мучаясь в противоположных побуждениях и понятиях.

— Они хотели жертву, им нужна была жертва, чтобы искупить собственную подлость, — повторяла она, лихорадочно двигая по руке алмазный браслет, то снимала его с запястья на пальцы, то снова с силой возвращала назад, туго, до боли насаживая под локоть. — Ты не понимаешь. Все подталкивали меня. Они любили Юлия и считали меня пустой красоткой, им нужно было, чтобы я совершила подлость, они хотели этого. Они и в глаза мне говорили, что мне это ничего не стоит. Они заранее меня презирали за то, что я еще и не совершила. Ну что ж, на-те! Вот вам! А что я еще могла? Ты знаешь, как я повязана Рукосилом, ты знаешь, кому я обязана любовью Юлия… — Она повернулась к малышу с надеждой услышать хотя бы простое «да», нечто такое, что сняло бы с нее груз одиночества. Огромные глаза ее мгновенно, как у ребенка, заполнились слезами, она терзала губы, чтобы удержаться от новых, теперь уже бессильных рыданий. И Золотинке стоило немалого труда не выдать лицом ни сочувствия, ни презрения, ни жалости, ни злорадства — ничего. Но Зимка не долго ждала, она сглотнула слезу.

— Рукосил знал обо мне все. И делал со мной, что хотел. Я прекрасно понимала, что нисколько ему не нужна, он всегда мечтал о тебе. Зачем ему нужно было это представление со свадьбой на оборотне, если он прекрасно знал, что это одна лишь видимость, личина? Не знаю, может, он хотел меня унизить. Зачем ему, старику, при смерти, эта гнусная свадьба… этот позор, унижение, издевательство? — Лжезолотинка всхлипывала и утиралась рукавом.

— Может статься, это не так сложно и замысловато, как вам кажется, — тихо заметила Золотинка. — Рукосил не может забыть своего несчастья, сам оборотень, он хотел бы чего-то подлинного. Он знает, как относятся к нему те, кто молчат. А хотел бы управлять не только страхом, но и согласием подданных. Ему нужна была преемственность власти. Хотя бы видимость законности.

— Не понимаю… — прошептала Лжезолотинка, с болезненным напряжением бровей вслушиваясь в мудреные объяснения малыша.

— Вы понимаете, что узурпатор женился на законной слованской государыне?

— Но зачем он хотел меня унизить? Я целыми днями плакала. Боже, как плакала!.. Юлий никогда мне этого не простит… никогда, я знаю. Никогда! Боже мой, никогда! И через сто лет, он если не скажет, то будет помнить.

— Мне кажется, если я правильно понимаю Юлия, — молвила Золотинка еще тише, — он или скажет, или не будет помнить.

Зимка глянула на малыша сквозь слезы.

— Все говорили, что он убит. Иначе я никогда… я никогда бы не пошла за Рукосила. Ты веришь?

И опять Золотинка нуждалась в мужестве, чтобы выдержать этот заплаканный взгляд.

— Я очень нуждаюсь в вашей помощи, государыня, — сказала она вместо ответа. — Я хотел бы узнать от вас, из первых рук, что вообще происходит в стране? Что все-таки случилось в Попелянах, как выказал себя этот кот, о котором столько разговоров. Как здоровье великого государя и каковы его ближайшие намерения? И наконец, что самое трудное, но непременно нужно — не обойти, не объехать — надо, чтобы вы свели меня с Рукосилом. Чтобы вы представили ему в благоприятном свете мое дело и добились бы для меня личного свидания.

— Бесполезно, — отмахнулась Лжезолотинка и утерла лицо. — Я уже предупредила его, что ты оборотень, что ты и есть Золотинка. Когда ты выскочила на нас в Камарицком лесу, тогда я и поняла, окончательно поняла, что ты — Золотинка. И меня уж не проведешь. Я сказала Рукосилу, что тот пигалик в корчме был Золотинкой.

— Значит, теперь самое время объяснить слованскому государю, что это не так, — возразил пигалик с неподражаемым хладнокровием.

Лжезолотинка глянула трезвыми глазами, но щеки ее оставались в мокрых разводах.

— Он попросту тебя прихлопнет, вот и все. На втором слове, — сказала она с некоторым раздражением.

— Вот чтобы этого не произошло, я и нуждаюсь в вашем содействии, государыня.

— Каким же образом я, — кривая улыбка ее означала горькую насмешку над самой собой, — я смогу уберечь тебя от коварства и мстительной злобы одного из самых проницательных чародеев нашего времени? Если ты надеешься, что он настолько одряхлел, что ничего не соображает, то напрасно. И младенцем ты ж, наверное, его не считаешь?

— Младенцем не считаю, — коротко отозвался пигалик.

— Да у меня и способностей таких нет…

— Особых способностей не потребуется. Как только, государыня, вы начнете ходатайствовать за бедного пигалика, вы тотчас же обратите подозрения Рукосила на самое себя. Да-да! — кивнула Золотинка в ответ на пронзительный взгляд соперницы. — Таким образом мы попросту разделим опасность пополам. Ну, или в каком-то другом соотношении, не берусь судить. В любом случае, это будет большое облегчение для бедного пигалика.

— Почему же ты думаешь, что я возьмусь тебе помогать? — высокомерно вскинулась Зимка.

— Потому что я со своей стороны, возьму на себя торжественное обязательство никогда, ни при каких условиях не вспоминать о встрече в Камарицком лесу.

Зимка задумалась, кусая пальцы.

— Я никогда тебя не любила, — сказала она в сторону, мимо пигалика. — За что мне тебя любить? За свои унижения? За то, что я вынуждена носить чужую личину? Почему ты думаешь, что она мне по нраву? Ты думаешь, наверное, что я на все готова, чтобы урвать чужую любовь. Ошибаешься! — воскликнула Лжезолотинка с кликушеским смешком. — Я ничего не урвала. Я получила всё! Всё! Юлий любит меня, меня, такой, какая я есть. Меня! Меня, а не тебя, не обольщайся. Ты думаешь можно объяснить недоразумение — какой пустяк! — и все! Все встанет на свои места. Ошибаешься. Юлий пойдет и удавится. Он-то знает, что он любил. Как ты ему объяснишь, что он любил не то, не ту и не так? Это невозможно объяснить, моя девочка. Нужно объяснить, что чувство его, любовь, была лишь видимостью, что ее как бы не было, не было предмета любви, значит, и любви не было, не было ни мучений, ни страсти, ничего. Глупенькая ты девчонка, ничего-то ты в жизни не видала! Любовь действительнее действительности. И никому ты не объяснишь, что не было того, что было. Объяснения тут не помогут, вот какая загвоздка!

Золотинка, слушая, холодела. В том-то и штука, что именно это она и собиралась когда-нибудь сделать: все объяснить Юлию. Не зная когда и не надеясь на встречу, ничего уже не ожидая или почти не ожидая для себя, она все же держала в уме, где-то далеко-далеко, как спасение, надежду, что все еще может разъясниться.