Любовь - Валентин Маслюков

Ничто не изменилось в безразличной повадке искателя желаний. Все так же поворачивался он туда и сюда, не выказывая ни малейших предпочтений, не говоря уже о каких-либо признаках любознательности и тем более страсти. Ничего.

Не спуская глаз с хотенчика, красавица шаталась из стороны в сторону и вот, окончательно потеряв равновесие, пребольно цапнула пигалика за плечо и впилась ногтями.

— Так Юлий, Юлий… он жив? — шевельнулись губы. Казалось, она еще не доверяет своему испугу, не признает беду, уже ощущая ее неподъемную страшную тяжесть. Бросила жгучий взгляд на пигалика

Золотинка и сама потерялась, хотя знала… Да знала ли? Все прежние соображения вылетели из головы при этом болезненном стоне: ЮЛИЙ? ЖИВ? То было мгновенное помрачение — Золотинка не нашла и слова, когда красавица схватила ее обеими руками и вскричала, подмяв под себя при резком толчке кареты:

— Он умер? Умер? — вопила она в припадке болезненного отчаяния, когда совершаются непоправимые безумства. Лицо ее — лицо Золотинки — исказилось, золотые волосы осыпали пигалика, но и сама красавица едва видела — туман кисейной накидки накрыл глаза. Она толкнула малыша и, цапнув со лба накидку, заткнула рот, исступленно раскачиваясь.

— Не ори! Чего орешь?! — нашлась Золотинка, высвободившись. — Хотенчик не будет себя так вести, если хозяин умер! — Поймала беспризорный кусок дерева, уже скользнувший было под занавеску, в окно, и сунула его за пазуху. — Уж я-то знаю кое-что о хотенчиках. При смерти хозяина он воспарит к небесам.

— Но я-то еще жива! — вскинулась Лжезолотинка. Несмотря на расстройство чувств, она подметила несообразность довода. — Кто запустил хотенчика, тот жив, я-то — жива! Юлий умер! — Эти слова согнули ее в беззвучных рыданиях, она сгорбилась, закрывая лицо.

Золотинка действительно подзапуталась, ум за разум зашел — может, как раз от того, что беспрестанные толчки кареты то и дело бросали ее на княгиню, они сталкивались, то отпихивались, то, наоборот, хватали и терзали друг друга. В этой-то неразберихе, потрясенная и, вопреки всем доводам рассудка, захваченная страстным отчаянием толпенской красавицы, Золотинка теряла душевное хладнокровие, которое необходимо, чтобы держать в уме все обстоятельства сразу в их совокупности.

— А если умер тот, кого ты любишь, то хотенчик, я думаю, попросту упал бы и сник! — возразила она, ударившись плечом об оконный косяк. — Когда страсть велика, привел бы на могилу.

Последний довод чудодейственным образом отрезвил Лжезолотинку, которая имела основания полагать, что страсть ее велика. Она распрямилась, отняв ладони от пылающего лица, посмотрела перед собой — в некотором ошеломлении как бы… Потом сунулась в окно едва ли не по пояс:

— Потише, черти! Белены объелись?!

Когда лошади пошли рысью, сиденье перестало подбрасывать, подушки прыгать, Лжезолотинка все ж таки согнулась в рыданиях. Чувства не остановишь, как лошадей!

Золотинка прекрасно понимала Чепчугову. Она и сама ежилась, вспоминая только что посетившее ее помрачение. А ну как, в самом деле, хотенчик растерялся не потому, что с котом произошло нечто загадочное, а потому, что действительный хозяин его, хотенчика, Юлий, мертв… От мысли этой стеснялось дыхание.

Лжезолотинка еще рыдала, вздыхала бурно и тяжело, но уже начинала задумываться.

— Но что ж тогда, — молвила она, не поднимая головы, — хотенчик свихнулся что ли?

— О чем и толкую… Впрочем, позвольте объясниться откровенно, — подвинувшись на сиденье, начал малыш с несколько напыщенной многоречивостью. — Несчастная встреча в Камарицком лесу имела еще и то следствие, что заставила меня думать о вас, как о союзнике. Я не буду развивать это чересчур смелое, может быть, утверждение в подробностях, хотя мне есть что сказать. Да, с тех пор, как я увидел вас в объятиях прежнего слованского государя, меня уж не оставляла мысль, что наши цели, в сущности, совпадают.

Лжезолотинка невесело хмыкнула. Глаза ее оставались сухи, несмотря на рыдания, а губы складывались в нечто язвительное. Это не остановило пигалика, который не хотел замечать прихотливые перемены в настроениях собеседницы.

— Мы в Республике не имели никаких сведений о судьбе прежнего слованского государя Юлия. Его почитали убитым в битве под Медней. И совершенная неожиданность: он жив и, мало того, поддерживает деятельные связи со своей бывшей и, по видимости, нынешней супругой…

— Короче! Выкладывай, что надо и проваливай откуда пришла. А то остановлю карету и велю убираться.

— Откуда пришел, — терпеливо поправила Золотинка, отодвинув занавеску. Она увидела усадьбы и рощицы на просторе пригородных полей с коровками, овечками и пастухами, но этот мирный вид не задержал на себе взора. Она вздохнула: — А нужно мне, по правде говоря, очень многое.

— Хотенчик, который мои слуги отобрали у тебя в корчме Шеробора, и привел меня к Юлию, — перебила Лжезолотинка, впадая в то язвительное раздражение, когда становится не важно, что говорит собеседник. — Так что благодаря тебе я и нашла Юлия. Я думала он погиб. Все говорили, были самые верные известия. Что я могла поделать? А ты бы, занятно, на моем месте как поступила? Подумай. Юлий убит, все плачут, никто ничего не знает. Святополк трепещет, Лебедь не осушает слез — каждый хнычет на свой салтык, и все от меня чего-то ждут. Все почему-то думают, что вдова Юлия возьмет меч и станет на пути полчищ. Стотысячное войско у перевозов, оно уже за рекой, пыль застилает столицу, толпы обезумевших беженцев, расхрабрившиеся до неприличия трусы, которые готовы растерзать всякого, кто только заикнется о сопротивлении захватчику. И все почему-то ждут, что именно я-то и стану сопротивляться! Прячутся под корягами, а меня хотят отдать в жертву! На-те!..

— Простите, — не выдержала Золотинка, — я не совсем понимаю, вы представляете дело так, как если ожидали врага в осажденной столице… тогда бы все это было, наверное, к месту. Но, насколько я знаю, вы глядели с другой стороны: захватчик, Рукосил, привез вас в своем обозе, в войсковом обозе. То есть вы глядели с пыльного берега на Толпень, а не наоборот, с Толпеня на пыльный берег. Я хочу понять…

— Как пленницу! — резко возразила Зимка. — Меня привезли как пленницу!

— Ну да…

— Хотели от меня жертвы. Святополк разнюнился, Лебедь рыдала, все ужасно трусили. Ты и представить себе не можешь, как жалко вела себя слованская знать, воеводы. Все растерялись. Все! Рукосил тотчас велел казнить конюшего Чеглока, это был достойный и храбрый воевода, его привезли из-под Медни раненого и тут же казнили. Остальных и казнить не надо было, они и так потеряли голову. Ко мне приходили толпами, все хотели от меня жертвы. Я должна была их всех заслонить. А когда я приняла венец из рук нового слованского государя, казни прекратились. В тот же день Рукосил объявил прощение всем, кто служил Юлию, и велел убрать с улиц виселицы и плахи. Святополк жив, Лебедь жива. Рада, Нада, Стригиня, дочери Милицы, — Рукосил никого не тронул. Все живы, благоденствуют и все меня презирают. Я одна виновата, что они сыты, пьяны, носят атлас и бархат. Они, видишь ли, любили Юлия. А я его не любила.