Предшественница - Дж. Делейни

Наступил завтрашний день, понедельник, один из дней, когда у меня смена в благотворительной организации «Надежда есть». Она занимает три тесные комнаты в здании в районе Кингс-Кросс. Контраст с резкой, строгой красотой дома на Фолгейт-стрит бросается в глаза. На работе я делю с другим совместителем, Тессой, стол. И старенький трескучий компьютер.

Я ввожу те же сочетания в строку поиска «Гугла». Большинство результатов связано с Эдвардом Монкфордом. К моему раздражению, журналистка-архитектурщица, которую тоже звали Эммой, когда-то написала о нем статью под названием «Смерть хлама», и штук пятьсот ссылок – на нее. Но вот на шестой странице результатов я нахожу нужное. Архивную копию статьи из местной газеты.

Следствие по делу о смерти в Хендоне: вынесен «открытый вердикт»

В прошлом июле суд по делу о смерти двадцатишестилетней Эммы Мэтьюз вынес открытый вердикт. Напомним, что ее тело было найдено в арендованном ею доме на Фолгейт-стрит на юге Хендона. Несмотря на полугодовую отсрочку, следствие так и не обнаружило виновного.

«У нас было несколько подозреваемых, – заявил инспектор Джеймс Кларк, – один из которых был арестован. Однако Королевская служба уголовного преследования сочла, что улик, свидетельствующих о насильственной смерти Эммы, недостаточно. Мы, разумеется, приложим все силы, чтобы выяснить остающиеся необъясненными обстоятельства этой смерти».

В своем отчете коронер назвал вышеупомянутый дом, построенный известным архитектором международного уровня Эдвардом Монкфордом, «кошмаром для здоровья и безопасности». Ранее поступила информация, что тело Эммы было обнаружено под открытой, неогороженной лестницей.

Жители района упорно противились строительству дома, однако в конце концов проект был одобрен городской администрацией. Мэгги Эванс, живущая по соседству, сказала вчера: «Мы неоднократно предупреждали планировщиков, что нечто в этом роде непременно произойдет. Лучшее, что можно сделать, – снести его и построить что-нибудь менее опасное».

Компания «Монкфорд партнершип», никем не представленная во время следствия, от комментариев отказалась.

Так. Не две смерти, думаю я, а три: сначала семья Монкфорда, потом эта девушка. Дом один по Фолгейт-стрит – еще более трагическое место, чем я себе представляла.

Я воображаю труп девушки у подножия гладких каменных ступеней, из проломленного черепа по полу растекается кровь. Коронер, конечно же, прав: эта лестница несусветно опасна. И почему, получив тому столь жуткое подтверждение, Эдвард Монкфорд не сделал ступеньки безопаснее, не поставил, скажем, стеклянный барьер или какие-нибудь перила?

Но, разумеется, я сама знаю ответ. Мои дома предъявляют к людям требования, Джейн. Я не считаю их непереносимыми. Где-нибудь в условиях договора наверняка сказано, что жильцы дома пользуются лестницей на свой страх и риск.

– Джейн? – Это Трейси, наш офис-менеджер. Я поднимаю голову. – К тебе пришли.

Она немного взволнована, даже разрумянилась.

– Представился Эдвардом Монкфордом. Должна сказать, очень хорош собой. Ждет внизу.

Он стоит в крохотной приемной, одетый примерно так же, как во время нашей первой встречи: черный кашемировый пуловер, белая рубашка апаш, черные брюки. Единственная уступка промозглой погоде – шарф, повязанный на французский манер, скользящим узлом.

– Добрый день, – говорю я, хотя на самом деле хочу спросить: как вас сюда занесло?

Когда я вошла, он изучал плакаты «Надежда есть» на стенах, но сейчас повернулся ко мне.

– Теперь все ясно, – мягко говорит он.

– Что именно?

Он указывает на один из плакатов:

– Вы тоже потеряли ребенка.

Я пожимаю плечами: да, потеряла.

Монкфорд не говорит сочувствую или другой банальности из тех, что говорят, когда сказать нечего. Он просто кивает.

– Я бы хотел пригласить вас выпить кофе, Джейн. Я не могу перестать о вас думать. Но если я тороплю события, так и скажите, и я уйду.

Всего три коротких предложения, но в них столько допущений, столько вопросов и откровений, что я просто не успеваю осмыслить их все. Однако первой в голове проносится мысль: я не ошиблась. Это взаимно.

А второй – еще тверже: хорошо.

– И вот я окончила Кембридж. Правда, выпускников факультета истории искусств ждет не так много вакансий. Сказать честно, я не очень задумывалась над тем, чем займусь после учебы. Была, конечно, практика в «Сотбис», но в работу она не превратилась, потом я работала в паре галерей, называлась примерно «старший арт-консультант», но самом деле была просто титулованной секретаршей. Потом меня как-то прибило к пиару. Начинала в Вест-Энде, работала с медиа, но во всей этой Сохо-тусовке мне всегда было не по себе. Мне нравилось в Сити, там публика как-то попроще. Честно говоря, мне и деньги зарабатывать нравилось, но работа была интересная. Нашими клиентами были крупные финансовые компании – им пиар был нужен не для того, чтобы их названия попадали в газеты, а для того, чтобы они туда не попадали. Я заговорилась.

Монкфорд с улыбкой качает головой.

– Мне нравится вас слушать.

– А вы? – спрашиваю я. – Вы всегда хотели быть архитектором?

Он пожимает худыми плечами.

– Я некоторое время занимался семейным делом – у нас типография. Терпеть это не мог. А друг отца строил в Шотландии загородный дом и бился с местным архитектором. Я предложил ему свои услуги – за те же деньги. Учился в процессе. Мы с вами пойдем в постель?

От резкой смены курса у меня отвисает челюсть.

– Человеческие отношения, как и человеческие жизни, накапливают ненужное, – мягко говорит он. – Валентинки, романтические поступки, памятные даты, бессмысленные нежности – все это тоска, инерция робких, общепринятых отношений, которые исчерпывают себя, не успев начаться. А если без всего этого обойтись? В отношениях, не обремененных общепринятым, есть некая чистота, ощущение простоты и свободы. Меня это бодрит – двое людей сходятся, не загадывая наперед. А если я чего-то хочу, то добиваюсь этого. Но я хочу, чтобы вы ясно понимали, что я вам предлагаю.

Он имеет в виду секс без обязательств. Многие мужчины, приглашавшие меня на свидания, хотели того же, а не любви, и отец Изабель был из их числа. Но не многим доставало уверенности в себе, чтобы так буднично об этом сообщить. И хотя одна часть меня разочарована – мне очень нравятся романтические жесты, – другая заинтригована.

– А вы какую постель имели в виду? – спрашиваю я.

Ответ, конечно же, – постель в доме на Фолгейт-стрит. Мой опыт общения с Эдвардом Монкфордом заставил меня предположить, что он может оказаться скаредным и сдержанным любовником – сложит ли минималист перед сексом брюки? Проявит ли человек, презирающий мягкую мебель и подушки с узором, аналогичную брезгливость в отношении телесных выделений и прочих признаков страсти? – но меня ждет приятное удивление, потому что в действительности все совершенно иначе. Слова же о необремененных отношениях не были эвфемизмом для отношений, единственная цель которых – радовать мужчину. В постели Эдвард внимателен, щедр и отнюдь не стремится к краткости. Лишь когда мои чувства затуманивает оргазм, он наконец позволяет себе кончить; его ляжки дергаются, сжимаются, он содрогается внутри меня, раз за разом громко произнося мое имя.

Джейн. Джейн. Джейн.

Как если бы, думаю я потом, он хотел запечатлеть его в своем сознании.

После, когда мы лежим рядом, я вспоминаю, о чем недавно читала.

– Какой-то человек приносит сюда цветы. Он сказал, что они для некоей Эммы, которая тут погибла. Это ведь как-то связано с лестницей, правда?

Его рука, лениво поглаживающая меня по спине, не прекращает движения.

– Верно. Он тебе докучает?

– Да нет. К тому же если он потерял близкого человека…

– Он винит меня, – помолчав, говорит Эдвард. – Он убедил себя, что в этом как-то виноват дом. Но вскрытие показало, что она была выпивши, а когда ее нашли, был включен душ. Она, наверное, сбегала по лестнице, а ноги мокрые были.

Я хмурюсь. Покой дома на Фолгейт-стрит не слишком располагает к бегу.

– То есть она от кого-то убегала?

Он пожимает плечами.

– Или спешила кого-то встретить.

– В статье говорится, что полиция кого-то арестовала. Кого, не сказано. Но его потом все равно пришлось отпустить.

– Правда? – Его светлые глаза непроницаемы. – Я не помню всех подробностей. Меня тогда здесь не было.

– А еще он сказал, что кто-то, мужчина, отравил ее разум…

Взглянув на часы, Эдвард садится.

– Прости, Джейн, я совсем забыл: мне надо ехать на объект.

– Что, даже не перекусишь? – спрашиваю я, расстроенная тем, что он уходит.

Он качает головой.

– Спасибо, но я уже опаздываю. Потом позвоню.

Он уже тянется за одеждой.