Это ты, Лиля - Ольга Александровна Коренева

и впадала в сон, и мчалась что есть мочи в Калинин, к бабушке и тёть Наде, звонила и стучала в дверь, но бабушка её опять не видела. Это был мучительный сон.

Вечерами семья смотрела телевизор, все сидели на Лилиной постели, а она, под одеялом с головой, вжавшись в стенку, спала. Во сне сочинялся стих: «Жизнь – это гадость, чай с горчицей. Источник – сонная водица, хрустальный, чистый и горячий, за горизонтом он маячит».

А в стране начались перемены. ЦК КПСС, Совет Министров СССР и ВЦСПС приняли постановление «О переводе рабочих и служащих предприятий, учреждений и организаций на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными днями». В школах вскоре тоже суббота стала вторым выходным днём. И субботним утром Лиля пошла с мамой в магазин. Потом – в другой. Руки оттягивали тяжёлые сумки, болели плечи. Мама спросила:

– А с кем ты сидишь за партой?

– С Леной Гартман, – сказала Лиля.

– Врёшь. Наверно, с мальчиком.

– Нет, с Леной. Мы дружим, – сказала Лиля.

– Никогда не садись с мальчиком, – сказала мама.

– Почему?

– Забеременеешь.

– От этого не беременеют, – сказала Лиля. – Все люди сидят друг с другом, и ничего. У нас некоторые девочки сидят с мальчиками.

– А ты забеременеешь. Я тебе запрещаю.

– Но ведь всё от учительницы зависит. Она иногда пересаживает.

– А ты не пересаживайся! – прикрикнула на неё мать.

Лиля очень удивилась. Она не собиралась отсаживаться от Лены.

И всё-таки их рассадили. Они болтали на уроке. Лиля сочинила стих, и читала его подруге:

– И рухнул город, вырос лес,

В нём много радостных чудес,

Там волки, лисы, много сов,

И хоровод счастливых снов.

– Кудрявцева, прекрати болтать! – прикрикнула на неё учительница.

Лиля вздрогнула и замолчала. Но потом снова стала читать подружке стих.

– Кудрявцева, опять? – возмутилась учительница. – Иди садись к Кондакову. Игорь, подвинься. Ты что развалился на парте?

– Я не сяду с ним, – заявила Лиля.

Игорь покраснел.

– Это почему же? Сейчас же пересядь к Кондакову.

– Не сяду. Мне мама запрещает сидеть с мальчиком.

Вечером учительница позвонила Виктории и спросила, чем вызван её запрет.

– Что вы такое говорите? – возмутилась Вика. – И речи не было!

– А она говорит, была, – сказала учительница.

– Ну, наша Лиля, она ведь может что угодно ляпнуть. Вы уж с ней уж построже, пожалуйста.

В понедельник учительница вызвала Лилю к доске и перед всем классом отругала за наглую и нелепую ложь. Лиля стояла бледная, и чтобы не расплакаться, растягивала губы в ухмылке.

– Она ещё и смеётся над нами! – обернулась к классу учительница. – Вот бесстыжая! Садись к Кондакову, сейчас же!

И Лиля плюхнулась за парту рядом с Игорем. На следующий урок она не пошла. Выскочила из класса, из школы, и побрела куда глаза глядят. Она долго гуляла по улицам. Занятия в школе уже кончились. И она вернулась во двор. Подошла к подъезду. На крыльце блеснула монетка. Гривенник. Лиля подняла, и обрадованно помчалась к киоску. Купила немного фиников. Стояла и ела. Наслаждалась насыщенным сладким вкусом. И вдруг, как из-под земли, выросли родители. Они шли из кино. Папа вырвал у неё из рук пакет с коричневыми плодами и швырнул в урну. Он с размаху ударил Лилю по затылку, и прикрикнул:

– Не смей жрать всякую гадость, это глисты, микробы! Марш домой!

Лиля громко зарыдала, и тут же получила ещё одну затрещину.

– Вот она нажирается всякой пакостью, и не жрёт ничего дома, – сказала мама.

На обед был, как всегда, суп из вываренного мяса, и котлеты с картошкой. От вида всего этого Лилю стало подташнивать. Брат мрачно хлебал суп. Мама улыбчиво смотрела на детей и приговаривала:

– Счастливые, золотое детство! Самое прекрасное время! А в жизни ой как тяжело вам будет!

– Тяжелее, чем сейчас? – ахнула Лиля.

– Конечно! – сказала мама. – Намучаетесь ещё!

«И зачем тогда жить?» – подумала Лиля.

– Какие вы счастливые, – повторяла мама. – У вас просто райская жизнь! В такой квартире, у каждого своя комната, родители писатели! Помню своё детство, самое радостное, самое прекрасное время было! Хотя условия намного хуже, время довоенное, суровое, но как было хорошо, как весело! Родители целые дни на работе, а мы носились по двору, играли в горелки, в прятки, домой кучу подружек приводили, устраивали театр!

Потом Лиля мыла посуду, стирала бельё. А надо ещё уроки делать. Знобило, и хотелось спать. Она пошла в свою комнату. Вот бы сейчас забиться под одеяло, прижать к себе Федю. Но где он? Всегда сидит на её узкой тахте. А сейчас его нет! Где? Она оглядела комнату. Медведь исчез.

– Мама, где Федя? – кинулась она в родительскую спальню-кабинет.

– Какой ещё Федя? – спросила мама.

– Мой Федя, медведь!

– А, этот. Он уже старый был, опилки сыпались.

– Где он??? – закричала Лиля.

– А ты что орёшь? Выкинули мы его, – сказала мама.

– Куда???!!!

– В помойку. Иди, учи уроки.

– Зачем? Моего Федю? В помойку?

Она зарыдала.

– Лиля, тебе уже почти тринадцать лет. А ты всё в куколки играешь, в мишки всякие.

Лиля заревела в голос.

– Заткнись. Сейчас схлопочешь у меня! – прикрикнула на неё мама.

У Лили словно сердце оборвалось. Она вернулась в свою комнату, забилась под одеяло, и замерла. Отчаянье, горе, потеря самого родного, близкого существа рвала душу. Плюшевый медведь её детства, подарок тёти Нади, дух Калинина, медведь, с которым она всегда спала, прижимала к щеке, его милая, привычная и такая добрая мордочка, пропитанная её слезами, и вот его больше нет! Это жуткое несчастье!

«Тоже мне, горе», – хихикнул кто-то внутри неё. – «Выкинули старую игрушку. У других вон родные умирают, а тут какой-то плюшевый медведь». «Федя не игрушка» – молча заорала она. – «Он душа. Он родной. Как бабушка, как мои тёти, как … как…» «Плюшевого мишку сравнивать с людьми, ничего так?» – сказал этот кто-то. «Да кто ты такой, с кем я говорю, вообще?» – возмутилась Лиля. И уснула. И снова бежала через дворы… мимо высоких московских домов… через пустырь… сворачивала в переулки, сокращала путь, который она уже очень хорошо знала… вот уже улицы Калинина… бегом через Городской Сад, мимо кинотеатра Вулкан, туда, туда, скорей… Главное, чтобы бабушка её увидела, когда распахнёт дверь квартиры, такую родную, деревянную, коричневую дверь. Тётя Надя сама её красила. И рядом с ней бежал Федя, почему-то большой, с неё ростом, как всегда плюшевый и милый, но с человечьими глазами. И Лиля говорила ему: – Вот такую мать мне подсунули в роддоме, я не хотела, брыкалась, орала, но меня скрутили, замотали в тугую тряпку, и сунули в