Россия: власть и оппозиция - Сергей Кургинян

И снова — нериторический вопрос: какое отношение имеет это все к национальному сопротивлению русских, ратующих в том числе и за восстановление великой державы?

Третий раз Кургинян определяет фашизм как сговор с дьяволом. «Да, именно с дьяволом, потому что сила фашизма в его безоглядной, неприкрытой оголтелой адресации к злу!».

В христианской традиции зло и дьявол неизбежно и неразрывно соединены с добром и Богом. И душа обращается то к дьяволу, совершая грех, то к Богу, в покаянии преодолевая свой срам. Есть исчадия зла, исчадия ада — Иуда, Смердяков, Фауст, вступивший напрямую в «сговор с дьяволом». Все это скверно, иногда ужасно, космически ужасно, но это не фашизм. Смердяков — не Гиммлер, Фауст — не Розенберг. И ничто, повторяю, не связывает это третье определение фашизма с русским патриотическим движение, в котором сильны христианские ценности, рассматривающие зло и добро в контексте православной этики.

Четвертое определение фашизма: «Это прежде всего патологическая форма реакции на национальное унижение, на попранность национальных святынь, на дух торгашества, цинизма, корыстолюбия, разрушающих нацию. Фашизм — это извращение высоких измерений человеческого бытия, удушаемых прагматизмом, сциентизмом и мещанством современного Запада».

А что такое непатологическая форма реакции на национальное унижение, попранность национальных святынь? Что является непатологической формой в ответ на избиение национальной аристократии, на утопление в ледовом море национального духовенства, на расстрелы купцов, гимназисток, философов и поэтов? На горящие усадьбы и храмы? На запрет, наложенный на слова «русский», «Россия», на выскабливание национальной гордости, красоты, веры, на подмену ненаглядных родных образов, звуков, словосочетаний чужими речениями, интонациями, символами? Как непатологически реагировать на сегодняшнее вымирание сорока русских губернии? На истребление национальной науки и обороны? На вывоз из России икон, красивых женщин, талантливых ученых, а также молиблена и трансурановых? Как реагировать на отвратительное предательство, поставившее русскую внешнюю политику пол контроль противника, отдавшего русские арсеналы и секретные лаборатории на поток и разграбление врага? Какие непатологические формы сопротивления нам предлагают? Письма в ЦК? Культурные программы в театре? Газетную публицистику? Л может быть, здесь дело решит дубина? Русское национальное восстание, наподобие сербского? когда затрясется мироздание, и закачается Эмпайр Стеитс Билдинг? И тогда мы назовем полуголодных русских женщин, выцарапывающих ногтями глаза у омоновцев сквозь их стальные шлемы, проявлением фашистской патологии? Или голодный бунт толпы, в которой уравнены рабочий и академик, идущие с обрезками труб громить парфюмерные магазины крупнейшего мафиози Москвы? Это и есть фашизм? Уверен, если это произойдет, Кургинян будет в толпе голодных, а не противнее. Он заслонит собой «патологических» женщин от «цивилизованных» карателей. Я знаю Кургиняна.

Далее следует феерический каскад определений фашизма, ни одно из которых, увы, не устраивает.

Фашизм — «…это апологетика смерти. Это воля к смерти. Это возглас „Да здравствует смерть!“».

Нет, это не фашизм. Шопенгауэр, сформулировавший лексическую формулу «воля к смерти» — не фашист. Его «мировая скорбь», побуждающая к сознательному самоустранению из бытия, — не фашизм, а нечто другое. Русская северная колыбельная, когда мать, качая ребенка, поет «Бай-бай, хоть сейчас помирай», — не фашизм. И Аника-воин, идущий на безнадежную брань, прыгающий через подставленную смертью косу, не надеющийся на победу, — не фашист. Это нечто иное., связанное с «белым», северным ощущением подвига, с высшим бескорыстием, наградой за которое не злато, не царский венец или жизнь, а лишь одно ощущение подвига, вызова, брошенного беспощадному бытию.

«Фашизм — это паразитирующая на либерализме, на его лживости и торговле „слезой ребенка“ прямая апелляция к насилию и злу».

Действительно, фашисты именно так реагировали на филистерский либерализм и капитализм. Но точно так же на него реагировали коммунисты. Так же на него реагировал Мао. Так же на него реагировали хиппи и студенты Парижа, начитавшиеся Сартра и Маркузе. Отвращение к ханжескому либерализму, господствующему сегодня в России, — это нормальное отношение всякого нравственно и физически здорового человека, вне категории «фашизм», «коммунизм», «гуманизм».

«Фашизм — это сжигание Вселенной, превращение ее в черное первовещество и уход избранных в иные миры с использованием этой энергии сжигания для их прорыва!»

Но разве это фашизм? Разве Эмпедокл в белоснежной тунике и с золотым венцом на челе, кинувшийся в огнедышащую Этну, — фашист? Разве эсхатология христианства, чающая Страшного Суда, где будет сожжена сгнившая, исчерпывающая себя Вселенная и молитвенная энергия избранных праведников унесет их в иную Вселенную, в Новый Иерусалим, — это все фашизм? Христианское неприятие греховного, отданного Антихристу мира желание этому миру конца, испепеления содомской судьбы, «прорыв», как говорит Кургинян, в иное измерение, в инобытие, куда не всём доступ, не всем врата, — это разве фашизм? И, наконец, кургиняновское: «Фашизм — это царь тьмы, это утверждение первичности тьмы по отношению к свету. И это черный финал истории».

В этом; уверен, не узнал бы себя ни одни из реальных фашистов. Не узнал бы себя ни Муссолини, ни Отто Скорцени. Не узнали бы себя литературные «певцы фашизма» Эзра Паунд, д'Аннунцио, Кнут Гамсун. В них кипели другие энергии и или покорены и укрощены иными кипевшими в нас энергиями. То, о чем говорит Кургинян, есть предельная форма религиозного и философского нигилизма, на практике воплощенного в немотивированном терроре, когда взрывают самолеты и пароходы, небоскребы и атомные станции из одной лишь ненависти к проклятой цивилизации, из которой нет выхода ни в прошлое, ни в грядущее, ни в ал, ни в рай.

Нет, ни одно из определений Кургиняна не описывает реального фашизма, который и впрямь, похоже, не более чем диктатура крупного капитала, замешанная на плохо сваренном соусе герметических и эзотерических преданий.

И все это, повторяю, не имеет никакого отношения к тому, что зовется сегодня русским национально-патриотическим движением.

Самое пугающее, неприемлемое в статье Кургиняна — это призыв к расколу, стимуляция раскола в патриотике. Чистка лидеров, остракизм в отношении тех идеологов, что, по мнению Кургиняна, не годятся. Это уже не философия и поэзия — это жестокая, гибельная политика.

Мы за минувшее страшное время, когда Россия, казалось, потеряла все, приобрели драгоценное — идею общенационального, вне идеологий единства, воплощенную в реальное соединение и коллективное общенациональное действие. Это и только это является залогом воссоздания великой России. Это залог пресечения гражданской войны. Титанические труды по объединению скажутся в следующем веке России, ибо в веке нынешнем мы являем собой рассеченный, растерзанный на части народ, где в непонимании, отрицая друг друга, борются враждующие идеологии. Огромный купол общенациональной любви и боли соединил несоединимое. В наших маршах к Манежу, в наших битвах с ОМОНом участвуют атеист и православный, ревнитель русского язычества и супертехнократ. Оставим на время споры между. коммунистами и националистами, «красными» и «белыми», централистами и земцами — мы обнялись, как братья, и эти объятья не разомкнуть никому. Сохранив Россию, мы сойдемся на наш спор и диспут, и тогда в непрерывном обмене идеями, заблуждаясь, выигрывая друг у друга в духовном и интеллектуальном споре, не отвергая побежденного, не кичась победой, мы создадим идеологию будущей Родины, где изыщется место и огромным традиционным космогониям, и тончайшим культурным оттенкам. Но это потом, после национальной победы. Лидеры, которые сегодня известны в патриотике, вошли в наше движение в разное время, под разными углами, с разным опытом, совершив каждый свой национальный поступок. И все они необходимы и драгоценны, и нет среди них первого и последнего. Наше недоверие друг к другу, наша подозрительность, ненапрасная осторожность — ибо столько раз нас предавали, раскалывали, уничтожали, натравливая друг на друга, — все это недоверие отступает в моменты трагического поступка и боя, который уже завязался на Руси. И здесь все лидеры — будь то в прошлом генерал КГБ или «зэк»-диссидент, вождь КПСС или кадетский политик, писатель-«деревенщик» или директор ракетного завода — все лидеры имеют свою незаменимую роль, свою ношу и долю, и отсутствие любого ощущалось бы как потеря и утрата.

За каждого — за его судьбу, репутацию, благополучие — мы будем сражаться. Ибо этика патриотов — бережное отношение друг к другу, жертва «за други своя», прощение, а не казнь, терпеливое вслушивание, а не агрессивный отпор. Нас раскалывали издревле, и каждый раскол кончался веком рабства. И сегодня мы лучше умрем все вместе, чем попытаемся выжить порознь, за счет друг друга. И ЕСЛИ ХОТИМ ЖИТЬ, то не поддадимся на искушения и никогда, пусть даже на дыбе, не предадим друг друга.