Портрет с девятью неизвестными - Алексей Небоходов

Пьер взвешивал её слова. Он взглянул на картину и на мгновение замер. Затем он ответил:

– До приезда полиции мы не будем предпринимать ничего, что могло бы помешать их работе. Я понимаю, что ситуация вызывает вопросы, но нам нужно сохранять хладнокровие.

– Хладнокровие, – повторил Филипп с горькой усмешкой. – Это легко сказать, когда в твоём доме люди умирают и появляются на картинах. Может, ты сам что-то знаешь, Пьер? Эта картина здесь наверняка не случайно.

Пьер посмотрел на него, но промолчал. Его лицо снова стало маской спокойствия, хотя напряжение оставалось.

Гости вновь замолчали. Их взгляды метались от картины к друг другу, к Пьеру, к пустым углам вестибюля. Время тянулось невыносимо медленно, а ощущение чего-то близкого и неведомого становилось всё сильнее.

Катрин сделала несколько шагов вперёд, остановившись у камина. Тени от пламени играли на её лице, подчёркивая твёрдость взгляда и прямоту осанки. Её голос прозвучал резко:

– Леон был сложным человеком, – сказала она, обведя собравшихся взглядом. – Да, он пил. Да, он был груб. Но это не значит, что он добровольно накинул бы петлю на шею.

Слова повисли в воздухе, так и не нашедшие своего места. Антуан нахмурился, его руки скрестились на груди.

– Ты хочешь сказать, что он не мог сделать этого сам? – спросил он, выказав в голосе больше вызова, чем интереса.

– Именно, – резко ответила Катрин. – Он был человеком, который винил всех вокруг, но только не себя. Его злость на жизнь не давала ему утонуть в апатии. Леон не искал смерти. Он выживал.

– Это всего лишь твоё мнение, – вставил Филипп, лениво прислонившись к стене. – Мы не можем знать, что творилось у него в голове, – иронично добавил он.

Катрин повернулась к нему, её глаза блеснули:

– Мы можем. По крайней мере, я могу. Потому что я разговаривала с ним. Я видела, как он спорил с самим собой, как цеплялся за свою работу, за искусство, за свою "музу", как он это называл. Даже пьяный, он держался за мысль, что однажды докажет всем, что они ошибались. Такие люди не заканчивают жизнь вот так.

Софи, до этого молчавшая, нервно поправила шарф на плечах и робко спросила:

– Но почему тогда он повесился? Мы ведь видели! Он был в своей комнате. Дверь была заперта. Как ещё это объяснить?

Катрин сделала глубокий вдох и посерьезнела.

– Это и есть главный вопрос, – сказала она. – Потому что это не самоубийство. Это что-то другое. Что-то, что заставило нас поверить, будто это было его решение. Но я уверена: он этого не делал.

Пьер, стоявший чуть в стороне, задумчиво потёр подбородок. Он смотрел буквально сквозь пол, перебирая в памяти события.

– Вы хотите сказать, – медленно произнёс он, поднимая глаза на Катрин, – что кто-то сделал это с ним? И как тогда объяснить запертую изнутри дверь?

– Возможно, кто-то заставил его, – не отступала Катрин. – Не физической силой, а чем-то другим. Психологическим давлением. Или…

Она замолчала. Тишина стала тягучей, как патока.

– Или чем-то, что мы пока не можем объяснить, – мягко, но тревожно сказала Жанна.

Её слова вызвали новую волну напряжения. Антуан фыркнул и бросил на неё скептический взгляд:

– Вы хотите сказать, что здесь замешано что-то сверхъестественное? – спросил он с насмешкой. – Это абсурд.

– Это не абсурд, – спокойно ответила Жанна. – Это объяснимо, если выйти за рамки привычного. Я не утверждаю, что знаю, что это, но чувствую, что здесь произошло что-то большее, чем просто трагедия.

– Конечно, ты это "чувствуешь", – холодно бросил Филипп. – Ты ведь экстрасенс, не так ли? Что ж, может, расскажешь, что за духи явились бедному Леону?

Жанна выдержала его взгляд, укрыв лицо за маской бесстрастности.

– Я ничего не утверждаю, – ответила она. – Но это место полно тайн. И если мы их не раскроем, боюсь, Леон не будет последним.

Эти слова холодным ветром пронеслись по вестибюлю, заставляя каждого вздрогнуть. Даже Пьер, старавшийся держать лицо, опустил глаза, словно пытался что-то скрыть.

Катрин снова заговорила. Её голос прозвучал твёрдо, как у человека, уверенного в своей правоте.

– Мы можем спорить о причинах сколько угодно, – сказала она. – Но факт остаётся фактом: Леон не был тем, кто добровольно накинул бы петлю на шею. Если вы этого не понимаете, задумайтесь – возможно, в этом отеле происходит нечто, что действительно выходит за пределы нашего понимания.

Каждый задумался, но никто не осмелился ничего добавить. Тишина вновь захватила вестибюль, и в этой тишине все ощутили, как стены вокруг них словно сжимаются, оставляя всё меньше места для сомнений.

Глава 3

В холодном рассвета первые лучи солнца тщетно пытались пробиться сквозь плотную пелену облаков, окутывавшую Альпы. Воздух был свеж и колюч, словно обнажённая сталь, и тишину нарушал лишь далекий вой ветра, скользящего среди заснеженных вершин, как дух, изгнанный из времени. На фоне этого безмятежного пейзажа «Ля Вертиж» выделялся угрюмой монументальностью. Его каменные стены, покрытые пятнами мха, и мрачные башенки будто впитали тягостную память веков, оберегая не только стены, но и их мрачные тайны.

По извилистой дороге, ведущей к воротам отеля, медленно двигались машина скорой помощи и полицейский автомобиль. Гравий хрустел под их колёсами – этот звук, казалось, жил своей отдельной жизнью, создавая иллюзию, что земля тоже стала участником разыгравшейся драмы. Отсутствие птичьего пения делало утреннюю тишину почти осязаемой, как лист бумаги, который вот-вот порвётся.

Пьер Моро стоял у входа, сложив руки за спиной. Его фигура казалась неподвижной, как статуя, но по-человечески тревожной. Ветер шевелил ветви деревьев, превращая их шёпот в невнятные слова – природа здесь давно привыкла быть единственным свидетелем того, что предпочитали скрывать.

Из полицейской машины вышел инспектор Поль Дюрок. Его движения были точными, словно у часовщика, и каждое из них передавало неотвратимость действия. Коренастое тело с резкими чертами лица – Дюрок напоминал каменную глыбу, которую шлифовал неумолимый поток времени. Его серые глаза, казалось, могли прорезать любой туман – в человеке или в деле. Поправив шерстяное пальто, он выдохнул, и облачко пара растворилось в холодном воздухе, как мысль, не успевшая стать словом.