Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий

Собаченция ответила грустным взором.

— Куда ты меня притащила? — упрекали ее глаза. — Почему я лежу на этом грязном полу, вместо того чтобы гулять вдоль канала, обнюхивая тамошние столбики и деревья? Тебе не стыдно?

Хорошо, что вернулся опер со стаканами и печеньем, которое я тут же скормила Бимуле. Мы отпили по глотку и немного помолчали.

— Дело серьезное, Саша… — начал Свиблов. — Не знаю, слышали ли вы о случаях в парке Сосновка. В прессу это не попадает, но слухи-то ходят.

Я пожала плечами.

— Понятия не имею, о чем вы. Сосновка — это на Гражданке? Я там даже не бываю. Наверно, поэтому и слухи не дошли. А что такое?

Он замялся.

— Да вот… Знаете, я лучше покажу, чем рассказывать… — Оперуполномоченный раскрыл портфель и достал оттуда конверт. — Саша, я могу вас попросить пересесть? Вот сюда, лицом к залу, чтобы никто не увидел…

Снова пожав плечами, я пересела, как он просил, и открыла конверт. Там были фотографии. Мертвые лица — по-видимому, женские, искаженные жуткими гримасами. Голые тела в синяках и ранах. Страшная, мучительная смерть вопила с каждого снимка. Я не смогла досмотреть до конца.

— Что это, Сережа? Зачем вы показываете мне этот кошмар?

Он вложил снимки в конверт и убрал в портфель. Бима деликатно заурчала, намекая на желательность нового подношения. Но мне было не до печенья.

— Это длится уже три года, — сказал Свиблов. — Двадцать три изнасилованных и убитых девушки. Почерк везде один и тот же, то есть речь идет об одном и том же маньяке. Действует и вечером, и при свете дня. Сначала он, видимо, оглушает жертву ударом сзади. Затем раздевает и заворачивает в полиэтиленовую пленку. Потом насилует, душит и выбрасывает там же, в парке. Следов никаких. Свидетелей тоже. Полный тупик.

— Надеюсь, вы рассказали об этом не потому, что подозреваете меня?

— Саша… — Свиблов устало потер глаза. — Я ведь просил вас подойти серьезно. Неужели вам хочется шутить даже после этих фотографий?

— Я не шутила. Какая еще может быть причина? Я ведь не милицейский постовой, не следователь, не оперативник Чем я могу тут помочь? Ничем.

Оперуполномоченный поднял на меня свой рыбий взгляд:

— Так-таки и ничем?

Мы помолчали.

— Мне еще вот что непонятно, — сказала я, чтобы хоть чем-то заполнить паузу. — Почему этим делом занимаетесь вы, а не милиция? Есть же этот… как его… угрозыск

Он пожал плечами.

— Ну… как вам это получше объяснить… Сейчас у нас с милицией не лучшие отношения. Там многое… э-э… не в порядке. Многое требует… э-э… перетряски. Поэтому есть приказ забирать у них самые тяжелые дела. Как будто нам больше нечего делать… — Свиблов уныло покрутил головой. — А наши ресурсы, откровенно говоря, не слишком подходят для уголовки. И опыта соответствующего меньше, и информаторов нет. В общем, шансов не так уж и много.

Он залпом допил вино.

— Хотите еще? Нет? А я возьму…

Свиблов снова сходил к буфету и вернулся с бутылкой. Влюбленная пара ушла, теперь в мороженице оставались только мы. Оперуполномоченный налил себе полный стакан, плеснул мне и стал пить, мерно двигая кадыком.

— Уф, какая кислятина… — он снова наполнил стакан.

— Сережа, вы намерены напиться?

— Как же, этим напьешься… — мрачно хмыкнул Свиблов. — Слушайте, Саша, я хочу быть с вами совершенно откровенным. Мой начальник привлек вас так, на крайний случай. Потому что кто вы и что вы — непонятно. Даже вам самой непонятно. Я прав?

— Стопроцентно.

— Ну вот. Он так и сказал: на самый крайний. Когда полный тупик, в ход идет что угодно, хоть нечистая сила, хоть марсиане, хоть еврейская каббала.

— И по какому же разряду из этих трех прохожу я?

Он отмахнулся от вопроса, как от надоедливой мухи:

— Да какая разница, Саша? Вам самой-то не все равно? Важно, что у вас что-то получается. Может, и здесь получится? — Свиблов наклонился над столом и прошептал, уставившись в меня своими судачьими глазами: — Убейте этого гада, Саша. Просто убейте. Вы же видели, как он девочек этих изуродовал… Я вам еще заключение патологов не показывал — там вообще мрак. Разве такая мразь имеет право жить? Он ведь дальше продолжит… эти маньяки не останавливаются, пока им голову не свернешь. Вот и сверните ему голову. Пожалуйста. Пейте!

Мы выпили, и опер разлил по стаканам то, что осталось.

— Я обещаю попробовать, — сказала я. — Но не знаю, получится ли. Понимаете, Сережа, все те случаи… Во всех тех случаях я хорошо представляла, кого… ну…

— Кого убиваете, — подсказал Свиблов.

— Ну да. А тут… тут же о нем ничего не известно. Мне его даже не вообразить. Чудище какое-то мерзкое, склизкое, с клыками. Но он ведь, наверно, выглядит совершенно иначе. Если бы вы подсказали — как? Хоть какие-нибудь детали, минимальные. Потому что иначе… иначе я не смогу.

Оперуполномоченный покрутил головой:

— Эх, Саша, если бы мы знали детали, нам не понадобилась бы ваша помощь… — Он снова раскрыл портфель и достал оттуда конверт с фотографиями. — Вот примерно все детали. Я вам оставлю.

— Не надо.

— Надо, — твердо проговорил он. — Чтобы вы помнили, что будет происходить, если у вас не получится. Может быть, прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем, он кладет под куст двадцать четвертую девушку. Вернее, ее мертвое тело. Вы понимаете?

Свиблов застегнул портфель, допил вино и вышел не прощаясь. Я толкнула ногой задремавшую Бимулю и тоже поднялась.

— Так и ушел? — ахнула из-за прилавка знакомая буфетчица Антонина Васильевна. — Даже не проводил?! Ну и мужики теперь… Не везет тебе, Сашка.

— Не везет, Антонина Васильевна, — подтвердила я. — Он хоть заплатил?

— А как же! — подмигнула она. — Передавай маме привет — от меня и от Жоржика!

Мы с Бимой брели вдоль канала, и конверт со страшными снимками обжигал мне бок и подмышку. Я ни капельки не сомневалась, что у меня ничего не выйдет. Тех, предыдущих, убивала моя ненависть. Я просто шипела им: «Сдохни! Сдохни!», и они исполняли приказ. Но здесь… допустим, я даже произнесу эту мистическую формулу… А зачем допускать-то? Вот возьми и произнеси! Хуже-то все равно не будет…

Я остановилась, взялась за конверт обеими руками и выпалила:

— Сдохни!.. Сдохни!.. Сдохни!..

Не замеченный мной встречный парень шарахнулся в сторону, отбежал на безопасное расстояние, оглянулся:

— Совсем сбрендила?!

Бимуля угрожающе зарычала, и парень, качая головой, пошел себе дальше. Честно говоря, я понимала его чувства: что-то похожее на церемонию вуду на Крюковом канале в белую ночь — это и в самом деле нечто…

— Сдохни!.. Сдохни!.. Сдохни!.. — еще несколько раз проговорила я и прислушалась.

В мире все оставалось по-прежнему. На улицах и набережных сгущались молочные сумерки — до одиннадцати еще немного стемнеет, а потом снова начнет светлеть. Белая питерская ночь, томительный морок, потерянная душа, отжатая в рыхлую творожную массу… Где-то там, глубоко в животе этой ночи, ворочается сейчас страшный склизкий урод с клыками и скрюченными пальцами. Или уже не ворочается? Возможно, его настиг удар моей ненависти… Возможно, он испускает свой мерзкий дух в эту самую минуту…

— Сдохни!.. Сдохни!.. Сдохни!..

Бима ткнулась лбом мне под колено. Что ж, можно понять и ее. Собака устала от странных выкрутасов хозяйки. Собаке хочется домой — слопать вечернюю миску каши и залечь на коврик. Всех их можно понять: и шарахнувшегося парня, и собаку Биму, и опера Сережу Свиблова, и его седовласого полковника, и даже неведомого урода из Сосновки. Не понять только саму себя, Сашу Романову. Получилось? Не получилось? Получится? Не получится? Откуда взялась во мне эта странная способность? Сохранилась ли она сейчас? И даже если сохранилась, сработает ли завтра, через неделю, через год?

Мы шагали домой, Бима нетерпеливо натягивала поводок, а я безуспешно пыталась припомнить что-то очень важное или казавшееся таковым — что-то, случившееся со мной еще до встречи с опером. До. Было ведь что-то такое и до конверта с этими жуткими фотками. Но что? Что?

Ах, да: звонок Сатека. Звонок Сатека и «Я-Люблю-Тебя-Слышишь»… Это произошло всего полтора часа тому назад. Полтора часа… — или полтора года? Сейчас уже и не поймешь…

Свиблов позвонил через день:

— Ну что, Саша? Получилось?

— Это вы мне скажите, получилось или нет! — психанула я. — Мне-то откуда знать? Вы что, думаете, ангел смерти мне докладывает? Да даже если и доложит, откуда мне знать, кто из десятков умерших ваш маньяк? Я делаю все что могу, и перестаньте задавать идиотские вопросы!

Он молчал так долго, что я подумала — разговор прервался.

— Сережа, вы еще на линии?

— Да, я здесь, — тихо ответил опер. — Не надо кричать, Саша. Вижу, вы приняли эту историю близко к сердцу. Что понятно. Но подумайте, каково мне. Дело-то висит на моей шее. Или даже на моей совести. Так что сделайте скидку, не корите за идиотские вопросы. По-человечески, да?