Хулиганка - Нина Бродская

Позже, в газете «Советская культура» в связи с прошедшим конкурсом обо мне обмолвились несколькими негативными словами, и, долго плакала от обиды, непонимания присходящего. А главное то, что оказалась стрелочником. Но в душе я всегда знала, чего стою. После фестиваля в Румынии я получила официальное письмо, в котором один бельгийский импресарио приглашал меня с концертами в Бельгию. Приглашение было написано на французском языке, и мне снова пришлось обратиться за помощью к Эдди Рознеру, который, прочитав его, отметил, что это копия официального приглашения, а само приглашение или контракт посланы в Министерство культуры СССР, но «они тебя никуда и никогда, — сказал Рознер, — не пустят». Долго я ждала, надеясь получить ответ из Министерства культуры, но его так и не последовало.

Наверное, уже тогда начинались мои неприятности, с которыми мне позже пришлось столкнуться. И как все это больно было осознавать. Ведь какое чувство гордости за свое государство я испытывала тогда перед выходом на большую сцену конкурса песни в Румынии. Я гордилась тем, что представляю большую страну, советскую культуру.

Говорят, если уж не повезет, так не повезет! Вот пример, связанный с конкурсом в Румынии. Я выхожу на сцену во время большой и первой репетиции с оркестром, который сидит в яме театра. Зал мне показался огромным, с большими балконами по обеим сторонам и камеры. Телевизионные камеры, которые буквально летали по залу на каких-то кранах. Я впервые увидела такую аппаратуру. Все было по последнему слову европейской телевизионной техники. Я вышла на сцену очень робкая и смущенная. Робкая от того, что все было для меня впервые, а смущенная от того, что очень нервничала за аранжировки своих песен, которые были сделаны буквально за несколько дней до моего отъезда. Три песни, которые я должна была взять с собой в Румынию, мы попросили аранжировать совершенно потрясающего аранжировщика Арнольда Норченко. Его работы были всем известны, но то, с чем нам, то есть мне и моему отцу, пришлось столкнуться, было выше всех наших ожиданий. Арнольд любил выпить и любил это дело в большом количестве. Для нас это вылилось в настоящую каторгу, и прежде всего для бедного моего отца. Арнольд чуть ли не каждые несколько часов просил отца сходить за чекушкой (как тогда называли маленькую бутылку с водкой). Мой папа постоянно караулил, чтобы Норченко не соизволил куда-либо уйти, а если тот засыпал, что с ним часто случалось после принятой чекушки, папа будил его и говорил: «Арнольд, совесть у тебя имеется, ведь Нина через два дня или меньше уезжает?» На что тот отвечал: «Саша, я все знаю, обещал — напишу». Он все, конечно, написал великолепно, но аранжировки я получила в самый день моего отъезда в Румынию и, конечно же, очень волновалась за возможные ошибки в нотах от поспешной их переписи. Я оказалась права.

Оркестр то и дело запинался, потому что оркестранты исправляли ошибки в нотах. Я стояла ни жива ни мертва! Дирижер был очень раздражен этим, но, посмотрев на меня и увидев мое выражение, помолчал и решил, наверное, смягчить обстановку и тихо из ямы спросил через переводчика: «Как тебя зовут?» Я ответила: «Нина». Дирижер повторил: «Нина, Нина…», — а затем пауза. И вдруг барабанщик оркестра громко говорит: «Нина-бамбина!», что означало — малышка. Оркестр и все, кто был в зале, грохнули от смеха.

С тех пор, как мне показалось, начала таять ледяная завеса в наших отношениях, которая мешала нам, людям музыки, понимать друг друга.

После фестиваля в Румынии я с Московским мюзик-холлом оказалась в Польше, где в представлениях или спектаклях принимало участие помимо меня еще много артистов. Ох, и веселое же время было тогда! В Варшаве на одном из спектаклей за кулисами, где переодевались солисты-женщины, Людмила Гурченко попросила каждую из нас снять с себя все золотые и бриллиантовые побрякушки. Надев все это разом на свои руки, она сказала: «Пойду убивать поляков, пусть видят, какие русские богатые». Следующая артистка была цыганского жанра Рада Волшанинова, она проделала все то же, затем на очереди были я и кукловод Марта Цифринович. Я не знаю, что чувствовали в тот момент поляки, сидящие в зале, но мы почему-то испытывали истинное удовольствие. А главное — это было весело!

Вообще, если говорить о том, как в ту пору артисты ездили за границу, то смешнее нельзя было ничего придумать. Все приезжали с полными сумками, набитыми консервами, пакетами со всевозможной снедью, чтобы не тратить деньги на питание, а на суточные купить шмотки.

Как только коллектив мюзик-холла появлялся после спектакля в гостинице, напряжение электричества в сети падало, а порой свет вообще вырубался. Да и как можно было выдержать такое количество электрических приборов?! Поляки все знали, но молчали как Штирлиц. Идешь по коридору и носом чуешь — в этом номере жарят картошку, тут варят суп грибной, там готовят кофе и т. д.

Я фактически не успела запастись необходимыми продуктами, потому что только что приехала из Румынии, но меня постоянно подкармливала чудная Марта Цифринович, а чаще всего мы собирались в номере у великолепных артистов и прекрасных людей — Николая и Рады Волшаниновых. Все время с нами была Люся Гурченко, которая постоянно пыталась меня воспитывать, но из этого ничего не получалось. Там же были тогда и Олег Анофриев, и Афанасий Белов, и Лев Шимелов. А возглавлял Московский мюзик-холл великолепный художественный руководитель, умный и знающий человек, Александр Павлович Конников. Не могу также не вспомнить талантливого балетмейстера Давида Плоткина.

Спектакль сам по себе был очень интересен, со множеством номеров, как я уже отмечала раньше, и даже животные принимали в нем участие. Помню, что на сцену выводили живую лошадь, а Афанасий Белов должен был по сценарию спектакля в этo время произносить монолог. Так вот однажды в Варшаве вывели большого жеребца, который, видимо, от длинной дороги, пока его везли, не удержался и все сделал прямо на сцене во время спектакля. Афанасий Белов от неожиданности забыл весь текст, который должен был произносить.

ГЛАВА IX

Кино и песни

Я уже говорила, что, возможно, не раз буду возвращаться в своих воспоминаниях к работе в тех или иных коллективах, но разговор, который пойдет сейчас, особый — это разговор о кино, то есть о песнях, которые были записаны мною к кинофильмам, и о людях, которые, разумеется, были главными героями всего происходившего, и, я думаю, что вам будет небезынтересно узнать об этом.