Лгунья - Сусанна Михайловна Георгиевская

учишься? Или работаешь? – дознавался старик.

– Знаете ли… У меня одна мысль, никому я еще про это не говорила. Хочу устроиться на одну интересную для себя работу… На днях разведаю почву и начну хлопотать.

– Ну что ж… Почему ж не похлопотать, обязательно хлопочи, раз у тебя идея. У молодых, погляжу, все идеи, идеи… Борись! Достигнешь.

– Спасибо, – сказала Кира.

Глядя на нее глазами родителей. Сева, все время молчавший и дувшийся, оценил ее такт: она была воплощением искренности и скромности.

Из кухонного оконца глядели на Киру восхищенные глаза Кати. «Надо же!» – говорили эти детские восторженные глаза. – До чего красивая!»

Из двери в сад тянуло душистым дымом вишневых сучьев, где-то, видимо, жгли костер. Ветви яблонь живою сеткой волновались от легкого ветра. Звенели чашки и блюдца, вились вокруг электрической лампы ошалевшие бабочки. Иногда одна из них, получив инфаркт, падала прямо на белую скатерть.

– Очумелые! – проворчал старик, размышляя что-то свое. – Право же, очумелые… Словно люди!..

Брови его шевелились все живей и живей.

– Ты, стало быть, Зиновьева?.. Верно? Зиновьева дочь? Твой батька – Зиновьев, Иван Иваныч?

– Да, – сказала она, лучась и плавясь от мнимой застенчивости.

– Неплохой, говорят, человек… Только люди сказывают, маленько чудаковатый. С амбицией…

– Па-а-а! – громко ахнула Катя.

– Не знаю, – сказала Кира. – Как мне судить отца?

– Это правильно, что ты отца уважаешь, – одобрил старик. – Без уважения к родителям нет и не будет благословения. Мастер первой статьи, говорят. И состоятельный. Стало быть – работяга…

– Наверно. Только не «работяга». Отец у меня – художник.

– Хорошая ты, погляжу, дочь. Это ты – хорошо, хорошо… Он маляр, сказывают. Со Всеволодом работает… Маляр, рабочий… А ты говоришь – художник? Как тебя следует понимать?

– Па-а-а? – простонала Катя… – Па-а-а… Пожалуйста…

– Вот тебе и уважение к родителю. Не пикни и не спроси.

– Маляр-художник, – веско сказала Кира. – Мне, однако, пора. Дома будут тревожиться. Они не привыкли, чтоб я опаздывала.

– Что же ты так мало поела, детка? – засуетилась Севина мать, – Попили бы еще чайку.

– Да что вы! Дома я и того не ем. Как у вас хорошо… А сад, сад…

– Ну так ты давай наезжай, – предложил старик. – Сева – в армию, а ты – наезжай.

– Спасибо большое, – обрадованно сказала она. – Можно мне с младшим братом?.. Он до того забавный! Сашкой зовут.

– Чего ж нельзя?.. В это же воскресенье бери его под мышку и приезжай.

Они выбрались на дорогу сквозь шелестящую зелень сада.

Свинцово отсвечивали в темноте стекла в доме Костыриков. Теплое небо над домом было, как темный, тяжелый полог.

Костырик-старший вышел их провожать. Он зажег фонарь. Луч фонаря уперся в обочину проезжей дороги, вспорхнул, погас.

Прижавшись друг к другу, шагнули они во мглу, оступаясь, побрели по полю, заросшему росистой травой.

Во тьме, к которой они пригляделись, стал смутно виден далекий лес.

Что-то вокруг гудело так глухо, так сонно, что казалось, уж никогда не наступит утро.

Свет впереди, на станции, – они знали, – должен был им открыться мгновенно.

Задрожала земля. Дрожь перешла в грохот. Где-то пронесся поезд.

Кира прыгнула в электричку. От быстрого бега стекла вагонов начали перезваниваться.

Забившись в угол и опустив голову, она задремала. И приснилось ей вот что.

Сева достал халтуру – рисунки какой-то странной кухонной мебели. За эту работу он должен получить сто рублей. Он спрашивает ее: «Скажи мне, Кира, есть ли такой дурак, чтобы отказаться от сторублевого заработка!» Она отвечает: «Ты их отдашь старикам!» А он: «И немножко тебе на мороженое. Ты и Сашка, кажется, любите шоколадное!» И она отвечает: «Да».

Во сне она понимает, что он ей сдался, ослабел, стал частью ее… «Ты теперь работаешь на меня? – смеясь, говорит Кира. – А мороженое настоящее? Шоколадное?.. Я тебе кусочек оставила. Вот! Осторожно… Не урони!..»

И вдруг во сне вместо Севы появляется какой-то странный метеорит. Кира вздрагивает от страха и напряжения.

…Качаясь на бегу поезда, она чувствовала сквозь сон, как в сердце ей заползает тоска. Все вокруг грохотало, ломко и звонко.

К небу рванулись комья земли. «Это – лава!» – решила Кира. Сумрак какого-то странного острова переполнился голубоватым свечением. В небе замелькали красные молнии.

Она быстро укрылась в воронке. Наверху, над ней стояло чистое небо. Она даже видела Млечный Путь.

Радость, страсть и, вместе, отчаяние достигли в ней такого сильного напряжения, что она проснулась.

За окном показался тоненький полумесяц. Арки лунного света, ломаясь, лежали на крышах одноэтажных строений. Вагон раскачивало.

Закон притяжения

– Я слушаю, – сказала трубка.

– Разрешите справиться, не нужен ли Институту дефектологии лаборант?

– Минуточку… Сотрудница, у которой есть единица, вне института. Попробуйте позвонить завтра.

Звонить она больше не стала. На следующий день – пришла в институт.

В кабинете, куда ее провели, сидела женщина лет пятидесяти.

Сочетание тяжелой нижней части лица и лба, широкого и большого, делали эту голову чем-то похожей на голову льва.

– Прошу. Садитесь.

Кира присела на краешек стула, переплетя пальцы, обхватила колени. Ноги, длинные, голые ноги (платье было выше колен), пришлось подобрать под стул.

– Я вас слушаю.

– Мне сказали, что вам нужна лаборантка.

– Нужна. Вы хотели бы поступить непременно к нам?

– Да.

– У вас есть на это свои причины?

– Есть… У вас неважные дефектологи…

– Сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Когда окончили школу?

– В этом году.

– Ну что ж… Готовитесь к конкурсному экзамену в педагогический?

– Нет, не готовлюсь. В этом году я не собираюсь держать экзаменов. Решила пойти работать.

– Можно, знаете ли, совместить и то и другое… Извините… Не знаю, как вас величать.

– Зиновьева, Кира Ивановна… Если хотите, вы можете говорить мне «ты».

– Спасибо. Я действительно ищу молодого помощника. У меня уже два заявления. Одна из девушек окончила институт. Другая – студентка третьего курса.

Кира вздохнула.

– Ты не могла бы коротенько мне рассказать, почему твой выбор пал на дефектологию?

– Причина, должно быть, очень смешная… И странная. У меня глухонемой брат. Но когда я сделаюсь дефектологом… В общем, дела будут обстоять иначе.

Пожилая женщина внимательно рассматривала ее. И вдруг улыбнулась…

– Знаешь ли ты о том, уважаемая Кира Ивановна, будущий дефектолог, что ты вовсе не Кира Ивановна, а Мадонна Веласкеза!

– Да. Я знаю.

– Гм… Я бы сказала, скромностью ты не грешишь! Ни скромностью, ни притворством, ни лицемерием.

– С вами я не лицемерка.

– Спасибо… А с кем ты… как бы это… ну, даешь себе, что ли, этот неблагодарный труд?..

– Со всеми! Кроме тех, кого люблю.

– Извини меня за интимный вопрос… Но сколько же их,