Гадкие лебеди кордебалета - Кэти Мари Бьюкенен

снова объяснить Шарлотте, чтобы она слушала, что ей говорят, а не выделывалась. Что ее талант сверкает и без всяких украшений и незачем заменять шанжманы на антраша. Потом я отправилась к месье Леруа и договорилась о временной работе — всю следующую неделю я буду скользить по сцене со склоненной головой, изображая монашку в «Роберте-дьяволе».

После этого я пошла в театр Амбигю. Говорили, что какие-то господа ставят там пьесу о простых людях и хотят видеть на всех ролях, кроме главных, актеров из рабочего класса. Утверждалось, что это придаст представлению правдоподобия, но на самом деле они так расхваливали своих актеров из народа и говорили, будто ничего подобного публика еще не видала, что я ни секунды не сомневалась в том, что это просто трюк для привлечения внимания, а простые люди никого не интересуют. Так или иначе, один из моих передних зубов почернел, а юбки так протерлись, что я надевала две зараз, и я решила, что достаточно проста для этой работы.

Амбигю находится в получасе ходьбы от Оперы, к востоку. Сначала надо идти по рю Пуассонье, а потом по бульвару Сен-Мартин, но я решила сделать крюк в пару кварталов. Дойдя до кабачка, где мы пили кассис и красное вино с Эмилем, я открыла дверь и посмотрела в полумрак, ожидая, пока глаза привыкнут. Но, как обычно, ни на одной из скамеек я его не увидела.

Я вернулась на рю Пуассонье, внезапно остро ощутив резкий ветер и навалившуюся тяжесть прошедшего дня. В который раз я стала вспоминать тот давно минувший вечер. Как он сказал, что мои глаза похожи на шоколадные озера и что мы чудесно проводим время. Как он желал меня и как я его оттолкнула.

Когда я подошла к театру, то увидела здание в четыре этажа, с арочными окнами, двойными колоннами и скульптурами. Совсем не такое грандиозное, как Опера. Я бродила вокруг, не решаясь зайти внутрь, чтобы найти того, кто за все отвечает, и доказать, что подобной мне публика еще не видела. Тут рядом остановилась повозка. У пассажиров ее были ввалившиеся щеки, сальные волосы, черные дыры в улыбках. Наверняка это и есть актеры из народа, отобранные в предместье и привезенные в Амбигю. Я уже хотела поспешить, пока очередь не стала слишком длинной, но тут заметила волосы щеткой, низко спускающиеся на лоб, и черные глаза под тяжелыми бровями. Я чуть не окликнула его по имени, но Эмиль Абади уже перегнулся через борт повозки и посмотрел на меня.

— Антуанетта ван Гётем, — сказал он. — Я искал тебя по всему Парижу.

От неожиданности я срываюсь на обычную дерзость:

— Разумеется, заглянуть в Оперу ты не догадался.

— Не мог.

— Почему?

— Из-за тебя.

Я скрестила руки на груди.

— Я приходил три раза, — объяснил он. — Эта коза, которая охраняет служебный вход, не сказала, где ты живешь.

— Мадам Ганьон, — ровным голосом сказала я.

— Заплатил ей десять франков, и она сказала, что ты живешь на рю Сен-Северин, я два дня околачивался там, пока не понял, что она соврала. Когда я снова пришел, старая перечница подняла крик, с поста тут же прибежал сержант, и она стала ему жаловаться, что я пытался ее душить. Сержант пригрозил, что, если я снова покажусь рядом, меня ждут наручники и Ла-Рокетт.

— Я что, не стою пары дней в Ла-Рокетт?

Он прикурил и протянул самокрутку мне.

— Все еще не курю. — Я с трудом смогла скрыть разочарование. Видно, он-то не вспоминал каждую проведенную вместе секунду. — А ты что здесь делаешь, Эмиль Абади? Неужто в пьесе будет участвовать целая телега всякого сброда?

— Они говорят, что им нужно правдоподобие. — Он подбородком указал на трех господ в цилиндрах, которые склонились над какой-то книгой у самого входа в театр Амбигю. — Лучше уж работягу буду играть я, чем какой-нибудь актер с наманикюренными ногтями.

— Я тоже хотела получить роль.

Тогда он взял меня за руку, подвел к тем трем господам и пояснил:

— Тебе нужен вот этот, в перчатках. Только про Оперу не говори, им нужны любители.

Ни один из важных господ не поднял глаз от книги, так что Эмилю пришлось кашлянуть.

— Месье Мартин, — он склонил голову, — это Антуанетта ван Гётем. Она хочет получить роль в пьесе.

Пока другие двое оглядывали меня с головы до ног, месье Мартин сказал:

— Мадемуазель ван Гётем, позвольте мне представить вам месье Золя и месье Бюснаха.

Тот, кого назвали Золя, совсем не казался высокомерным. Лицо у него было широкое и мясистое. Его вполне можно было представить сидящим в той же повозке. Он кивнул мне, глаза у него оказались добрые.

Бюснах сказал без малейшей паузы:

— Она идеальна. Лицо прачки. — Очевидно, он имел в виду, что я могла бы работать полураздетой в душной жаре, ходить в холостяцкие кварталы за грязным бельем и отстирывать до чистоты загаженные подштанники. Я выпятила челюсть, и старый Бюснах отвел глаза.

Я видела резкий взгляд, который ему адресовал месье Золя. В ответ Бюснах закатил глаза. Тогда месье Мартин перешел к вопросам оплаты и расписания, которое никак не сочеталось с моим уговором с месье Леруа — а ведь мы договорились всего час назад. Месье Бюснах заметил, что я заволновалась, и спросил:

— Скажите честно, мадемуазель ван Гётем, мы зря тратим время?

Я молчала, приоткрыв рот, не зная, что ответить. Эмиль наклонился ко мне и сказал на ухо:

— Повеселее, детка.

— Все хорошо, — объявила я трем господам. — Могу вам обещать, что всегда буду приходить вовремя.

Так я стала прачкой в пьесе «Западня». Мари говорит, что это постановка по книге, которую написал месье Золя. Она разволновалась, узнав, что я встречалась с автором, и была удивлена, когда я сказала, что не слыхала про эту книгу.

— Антуанетта, — заявила она, уперев руки в бедра и надувшись. — Без «Западни» газетам было бы не о чем писать.

Я метнула на нее злобный взгляд. Нечего задаваться. Все те годы, что она сидела у сестры Евангелины, я зарабатывала себе на жизнь.

— Это роман про прачку по имени Жервеза с улицы Гут-д’Ор, — сказала она.

Я знаю это место, минут пятнадцать ходу от нас. Дома там не лучше, чем наш собственный, а то и хуже. Я посмотрела на Мари, думая сказать, что играю в пьесе о нашей же жизни, но ей и так было нелегко. Она прижала ладонь к животу, заглушая урчание в нем.

Я иду в Амбигю, а снег падает и тает на тротуарах. Высунув язык,