Февраль - Коля Николаев

сохранила обёртку, завёрнутую с края бантиком, ярко-голубую, с тонкими белыми полосочками, а с другой была обрезано ножом, и виднелся срез молочно-кофейного цвета.

Дети сидели, замерев, глядя на столы; никто не бросился и не схватил тотчас же лакомство, это был миг долгожданного непредвиденного чуда. Его хотелось растянуть как можно дольше.

Юрий Алексеевич почувствовал, как к горлу подступил комок, глаза предательски набухли и воспалились. Он отошёл от окна и присел на детскую скамейку вглубь веранды.

Низкое серое небо давило сверху, вокруг пустоты в окнах страшили своим видом. В здании детского сада лишь в одном из окон из глубины комнаты был виден тусклый огонёк лампы. Вокруг стояла жуткая тишина; привычные для учителя ночные звуки обычного мира исчезли в этом городе; ни блуждающей кошки, мяукавшей в темноте, ни лая бродячей собаки, ни голосов случайных прохожих, лишь отдалённые гулкие выстрелы и непонятный лязг издалека.

Учитель смотрел в это мрачное пространство, опершись на край веранды. Там, совсем близко, подумалось ему, проходит линия фронта, там Великая Отечественная война. Как странно и дико ощущалось подобное человеком другого времени. Вот сейчас, в эту минуту где-то погибает боец, идёт под покровом ночи партизан, ещё не зная, что жить ему осталось меньше часа, умирает от голода ребёнок, может быть даже вон в том доме через дорогу; всё рядом, совсем рядом от него. И это происходит сейчас, здесь, недалеко от учителя гремят события той страшной войны и умирают люди. Юрию Алексеевичу стало так невыносимо страшно и так обидно: ведь вот она история, ведь только чуть-чуть потяни за ниточку, отврати надвигающееся, и можно избежать событий и жертв. Но мгновение – рвётся нить и уже ничего не изменить.

«Мы там, - думал учитель, нервно сковыривая облупившуюся краску с края веранды, - там, в научных кабинетах, повседневной быстроте событий, крича на площадях, мы там лицемеры, мы поём бравады героям войны, сами ни черта не зная, и не чувствуем. А сейчас и вообще о них забыли, превратив все почести в лицемерную рутину…»

Вспомнилось, как прошлый год, накануне отпусков, в школе решили собраться и съездить всем коллективом в загородный санаторий в бани. Днём отдыха определили 22 июня, после официальных мероприятий, после всех этих детских стихов и песен.

- День-то что-то не располагает к гулянкам? – Высказалась тогда Регина Станиславовна.

- Что вы имеете в виду? – Наморщилась директорша.

- 22 июня всё-таки, - пожала музыкантша плечами, - как-то неуютно будет отдыхать…

- Чем неуютно? – Пискнула тоненьким голоском Наташенька, - всё давно прошло. Что сейчас целый день не улыбаться…

- Нет, почему же, - смешалась Регина Станиславовна, - просто …

- Вот просто не надо, едем и всё, - резюмировала директорша.

Юрий Алексеевич помнил этот случай, и помнил в нём себя. Он не придал совсем значения ни дате, ни разговору, ни сомнению Регины Станиславовны, единственной из коллектива высказавшейся по этому поводу. Всё давно прошло…

Осторожно стукнула дверь. Анюта тихонько шла к веранде. Она была в приподнятом настроении.

Встреча с Юрием Алексеевичем стала для неё после всех пережитых событий здесь маленьким светлым пятнышком. Вот уж чего-чего, а влюбиться в самый разгар войны, Анюта от себя такого никак не ожидала. Его странные рассказы, передаваемые так искренне и правдоподобно, веселили её. Верила ли она во всё, сказанное учителем? Скорее всего нет, чем да; но ей хотелось верить, эти сказки словно подпитывали, будили эмоции, не разрешали никнуть и замерзать. Небольшой отдых и рассказы учителя о тех чудных временах, когда в домах будут висеть огромные телевизоры прямо на стене, а телефоны смогут умещаться в карманах брюк, когда наручные часы будут считать твои шаги, а специальная стиральная машина стирать за тебя белью - это придавало Анюте новые силы. Надо было подниматься и жить дальше, действовать и спешить, приближая эту фантастическую действительность.

Юрий Алексеевич, отвлёкшись от своих мыслей и обрадовавшись её приходу, хотел тут же обнять её, но Анюта с улыбкой отстранила его руки.

- Подожди, подожди, - прошептала она, протягивая к нему кружку, над которой витала струйка пара.

- Что это? – Поинтересовался Юрий.

- Это настой хвои, пей. Ты ведь ничего не ел сегодня, пей! – Настойчиво проговорила она.

Учитель обхватил горячую кружку руками, с наслаждением принимая это тепло. От напитка исходил приторно-смолистый запах. Юрий отхлебнул. Напиток показался ему очень горьким.

- Это совсем невкусно, - поморщившись, проговорил, -- это пьют дети?

- Конечно, - ответила Анюта, - мы детям и завариваем, хоть как-то даёт ощущение сытости, да и полезно от простуд. А из чего ещё делать чай?

Они уселись на лавочку; Анюта радостно-заговорщицки сообщила:

- Смотри, что я тебе принесла!

И она достала половину конфеты, которые Юрий Алексеевич видел, как давали детям. Он не ел второй день, и конечно чувство голода его неимоверно изводило, но съесть сейчас ему, здоровому мужик, в блокадном городе полконфеты для него показалось страшным преступлением.

- А ты ела?

- Я одну часть сама съела, а это тебе. Всем сотрудникам по конфете выдали.

- Слушай, Анюта, перестань, - отвёл он её руку с протянутой конфетой, - съешь сама, что ты со мной, как с маленьким.

- Я уже съела половину… - стала отнекиваться Анюта.

- И что?

- Так у меня получится целая конфета! – Продолжала удивляться она.

- И что?