Вице-консул - Маргерит Дюрас

Вице-консул временами выглядит так, будто он очень счастлив. Будто голову теряет от счастья временами. Сегодня вечером его общества не могут избежать; не потому ли? Как это странно, этот его вид сегодня вечером. До чего он бледен… словно пребывает во власти какой-то сильной эмоции, но выхода ей не даст никогда, почему?

Вокруг шепчутся: он разговаривает вечерами с директором клуба, и только один этот человек хоть немного общается с ним. Эта исправительная школа в Аррасе, о которой он рассказывал, наводит на мысли. Север. Ноябрь. Мухи вокруг голых лампочек, коричневый линолеум, в подобных заведениях всегда такой, как будто сами там были… Форменная одежда, двор с решетками. Па-де-Кале и его розовые туманы зимней порой, говорит он, как будто сами там были, бедные дети. Но это, не иначе, для отвода глаз?

– Расскажите мне о мадам Стреттер.

– Безупречна, и добра, конечно, вы сами не раз убедитесь… И милосердна. Она даже делает такие вещи, которые другим, до нее, и в голову не приходили. Пройдитесь к пристройкам, вы увидите за кухней посольства свежую воду для нищих, она не забывает, сама распоряжается, каждое утро перед теннисом.

– Безупречна, да полноте, полноте.

– Со стороны ничего не заметно, это я и называю безупречностью в Калькутте.

– Но он? Нам нанесли оскорбление. Я никогда его раньше не видел. Высокий, темноволосый, был бы красивым мужчиной, если бы… и молод… увы! Его глаза трудно рассмотреть, лицо невыразительное. Он отчасти мертв, вице-консул из Лахора… вы не находите, что он отчасти мертв?

У женщин, у большинства, белая кожа затворниц. Они живут, затворив ставни, прячась от солнца-что-убивает, женщинам почти нечего делать в Индии, они свежи, они желанны, они счастливы сегодня вечером, выбравшись из четырех стен, во Франции посреди Индии.

– Это последний прием до муссона, видели, какое было небо сегодня утром, вот оно, начинается, полгода этот свет…

– Что бы мы делали, если бы не острова? Они красивы вечерами? Ах… Есть о чем жалеть в Индии…

– Женщины, – шепчутся мужчины, – видеть их такими, как во Франции, даже самая невзрачная здесь, на которую там бы и внимания не обратили, ах! Какое производит впечатление…

Один из мужчин показывает на Анну-Марию Стреттер:

– Я вижу ее каждое утро, когда она идет на теннисный корт; красивое зрелище – женские ноги, здесь, ступающие по этой мерзости. Вы не находите? Выбросьте из головы вице-консула из Лахора.

Чарльз Россетт и другие украдкой наблюдают за ним. Вице-консул этого как будто не замечает. Неужели он не чувствует на себе взглядов? Или его мысли заняты другим? У него все тот же счастливый вид, и непонятно, откуда, от какого видения, от каких дум могло снизойти на него счастье.

Велосипед сегодня утром по-прежнему стоял у ограды.

Посол просит Чарльза Россетта: побеседуйте с ним немного, это необходимо. И он беседует.

– Я трудно привыкаю, – говорит Чарльз Россетт, – должен признаться, что привыкнуть оказалось трудно.

Улыбка. Черты лица вдруг разгладились. Он пошатывается, как днем на аллее.

– Трудно, без сомнения, но что именно трудно для вас?

– Жара, – отвечает Чарльз Россетт, – конечно же, но еще эта монотонность, и этот свет, и никаких красок, даже не знаю, привыкну ли я вообще.

– До такой степени?

– То есть…

– Да?

– Я не горел желанием с самого начала, – говорит Чарльз Россетт: ему вспоминается, – а вы – вы предпочли бы что-нибудь другое… этому?

Губы складываются в гримаску.

– Ничего, – говорит вице-консул.

Это пришло много позже, когда он, в свою очередь, приблизился к велосипеду, когда потерял его из виду и вдруг начал насвистывать старый мотив «Indiana’s Song». Тогда страх был всего сильней, и Чарльз Россетт быстро, очень быстро зашагал к посольству.

Чарльз Россетт говорит, что приехал сюда вроде как студент, посмотреть мир, но день ото дня стареет на глазах. Они смеются. Вокруг шепчутся: вы видели, он смеялся с этим… Самое поразительное, не правда ли, что он принял приглашение. Цинизм? Однако на циника он не похож.

Приходит новый гость, старик англичанин с птичьими глазами и измученной солнцем кожей. Он в Индии очень давно. Это заметно, как если бы он принадлежал к другой расе, вы не находите? Дружеским жестом он увлекает их к бару.

– Привыкайте, здесь наливают себе сами. Я Джордж Кроун, друг Анны-Марии.

Вице-консул слегка вздрогнул. Остановился. Смотрит долгим взглядом на удаляющегося Джорджа Кроуна. И как будто не замечает ни любопытных глаз, ни неизменной пустоты вокруг себя. Он говорит:

– Очень близкий. Круги узки в Индии, вот в чем секрет.

И смеется. Чарльз Россетт подается к нему, увлекает его к бару. Кажется, вице-консул следует за ним через силу.

– Идемте, – зовет его Чарльз Россетт, – уверяю вас, что здесь… Чего вы боитесь?

Вице-консул оглядывается на восьмиугольный зал, продолжая улыбаться. Мотив «Indiana’s Song» терзает память свершившимся – потаенным, сумрачным, гадким.

– Нет, ничего, я теперь ничем не рискую, знаю… Я жду только этого назначения, ничего больше. Дело, конечно, затянулось, трудно это… Мне труднее, чем кому-либо, показать себя на высоте… – опять смех, – моей миссии, но и только.

Вице-консул смеется, опускает глаза, направляясь к бару. Забыть женский велосипед у пустых теннисных кортов – или бежать. А ведь не столько взгляд, думает Чарльз Россетт, сколько голос. Посол сказал Чарльзу Россетту: люди инстинктивно сторонятся… этот человек внушает страх… но до чего одинок, поболтайте с ним хоть немного.

– Бомбей вам понравится, все говорят.

– То есть коль скоро в Калькутте меня не оставят, то почему бы не Бомбей?

– Бомбей не так перенаселен, климат там лучше, и близость моря – это немаловажно.

– Наверно. – Он смотрит на Чарльза Россетта. – Вы приспособитесь к здешней жизни, не думаю, что с вами здесь может случиться несчастье.

Чарльз Россетт смеется. Говорит: что ж, спасибо.

– Я начинаю видеть, – продолжает вице-консул, – тех, с кем может, отличать их от других. С вами – нет.

Чарльз Россетт еще пытается рассмеяться.

Вице-консул из Лахора смотрит на проходящую Анну-Марию Стреттер.

Чарльз Россетт не обращает особого внимания на его взгляд. Он переводит разговор в шутливый тон.

– В вашем досье сказано – извините, что говорю вам об этом, – сказано, что вы тяжелый человек, – выпаливает Чарльз Россетт, – вы знали?

– Я не просил ознакомления с моим досье. Мне казалось, там фигурировало слово «неуравновешенный», разве нет?

– Ну, я, по правде сказать, ничего в точности не знаю… – Он все еще пытается улыбнуться. – Это глупо… «тяжелый»… ничего не значащее слово.

– Что говорят люди? Худшее для них – что?

– Лахор.

– Лахор… это настолько мерзко, что люди не видят ничего хоть сколько-нибудь сопоставимого?

– Трудно удержаться… извините, что говорю вам это, но Лахор не понять, как ни поверни.

– Это правда, – кивает вице-консул.

Он отходит от Чарльза Россетта и возвращается на прежнее место у колоннады, обвитой кружевным папоротником. Стоит там, в центре всеобщего внимания.

Но всеобщее внимание начинает рассеиваться.

Она прошла совсем близко, и на этот раз он на нее не посмотрел. Поразительно.

Только теперь Чарльз Россетт вспомнил, что иногда ранним утром мадам Стреттер каталась на велосипеде в садах посольства. И если в последнее время ее не видно за этим занятием, то, наверно, лишь потому, что она не садится на велосипед в пору летнего муссона.

Половина первого ночи.

Под чахлым кустом на берегу Ганга она просыпается, потягивается и видит перед собой большой освещенный дом: еда. Она встает, улыбается. Сегодня она не будет плавать в Ганге, а пойдет к этим огням. Другие блаженные Калькутты уже там. Спят вповалку у калитки, дожидаясь раздачи объедков, – это бывает, когда уберут подносы, поздно ночью.

Вице-консул вдруг подходит к молодой женщине, которая стояла в восьмиугольном зале одна и смотрела на танцующих.

Она принимает его приглашение на танец – ее поспешность выдает замешательство и волнение. Они танцуют.

– Смотрите, он пошел танцевать, он танцует как все, вполне прилично.

– Может ведь, в конце концов, не думать об этом.

– Не думать, верно, но это нелегко, а почему бы, собственно, ему не думать? О чем еще думать на его месте?

Анна-Мария Стреттер идет к буфету, где Чарльз Россетт теперь стоит один. Приветливо улыбается ему. Вот: он не может не пригласить ее на танец.

Это в первый раз. Вокруг шепчутся: это в первый раз, понравится ли он ей?

Чарльз Россетт и Анна-Мария Стреттер виделись всего однажды, две недели назад, в посольстве на приеме в узком кругу по случаю его приезда, в элегантном будуаре, где она принимает вновь прибывших. Вице-консул Франции тоже был, как и сегодня, приглашен. Ему помнится диван, обитый розовым кретоном, на котором сидит она. Ее взгляд удивителен. Застывшая поза на диване тоже.