Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

хотел, было вернуться на кордон, но испугался, поняв — если сбегу, не дойду до лагеря, мне конец — сойду с ума. Мне надо было поверить, что то что произошло не плод моего вдруг заболевшего разума, мне надо было поверить в себя, сделать хотя бы попытку разобраться в происходящем… И я пошёл в лагерь.

Трудно, да и не нужно описывать те чувства, которые охватывают меня на территории лагеря, теперь густо поросшей лесом, спрятанной в глубокой долине между двумя грядами пологих холмов.

Устроившись на склоне среди густых зарослей подлеска, я долго наблюдал за лагерем, где на пологом склоне, среди деревьев и ещё голого кустарника, правильными рядами горбатились чёрные трухлявые срубы жилых бараков, с давно обрушившимися крышами, только над некоторыми, как рёбра из истлевшего трупа, торчали остатки гнилых стропил.

Было очень тихо и необычайно сумрачно, не слышно было ни пенья пичуг, ни скрипа деревьев, Жуткая и настороженная тишина… Казалось, лес вокруг вдруг насторожился, заметив меня, и теперь застыл, выжидая, — что же буду я делать?

Долго не решался я спуститься в лагерь, ни чьё движенье не нарушало покоя и тишины царящей в низу. И всё же мне не покидало ощущение, что там кто-то есть, какое-то неуловимое изменение непрерывно происходило в лагере, не фиксируемое глазом, незаметное, как движение часовой стрелки, оно заставляло непрерывно с неослабевающим вниманием всматриваться, всё время, возбуждая внимание, не давая ему успокоиться, привыкнуть к неизменности окружающего.

И всё-таки я решился спуститься. Медленно и осторожно я шёл вдоль склона, невольно заглядывая в тянущиеся по нему остатки жилых бараков. Тёмная их глубина скалилась источенными брёвнами срубов, поблескивали на дне маслянисто лужи, и тянуло, как из погреба, или из могилы, сыростью и тленом. Топорщились перекошенные и почерневшие от грибка стропила, просевших, густо поросших мхом, крыш. Жутью было наполнено здесь всё, как будто весь ужас, когда-то здесь обитавший, так и не покинул бараков, вместе с их обитателями.

Но, приблизившись к развалинам мехмастерской, почти в самом центре лагеря, представлявшим из себя когда-то довольно большое двухэтажное здание, правда, от второго, деревянного, этаже уже ни чего не сохранилось, я понял — здесь кто-то бывает, среди прошлогодних бурых зарослей папоротников легко угадывалась узенькая тропа, ведущая к реке. Но самая большая неожиданность ожидала меня у входа в первый цокольный этаж мехмастерской. Входной проём, открывающийся провалом в густых бурых прошлогодних зарослях, скрывающих фундамент, желтел свежеструганной древесиной грубых ворот, запертых щеколдой…

— Эй! Есть тут кто? — нерешительно окликнул я, растеряно оглядываясь, и таким испуганным, беспомощным показался мне самому этот вопрос, сам голос мой в давящей тишине, безраздельно господствующей вокруг. Мне захотелось повернуться и уйти, бежать без оглядки и ни когда не возвращаться. Но, шагнув к воротам, я нерешительно сбросил щеколду, открыв створку ворот, протяжно заскрипевших на навесах, и вошёл в тёмный тамбур. Пока я сделал несколько шагов, направляясь к замеченной в глубине двери, открытая створка медленно с таким же протяжным скрипом затворилась, оставив меня почти в полной темноте. Нащупав следующую дверь, я отворил её и оказался в огромной зале с низким потолком, при желании я мог бы до него дотянуться рукой. Стены терялись в тусклом освещении, тёмным туманом окутавшем перспективу. Но первое, что бросилось в глаза — это множество непонятных станков. Построенные правильными рядами, тянулись они шеренгами, теряясь в туманной дали. В их расстановке, в согласованности их действий, угадывался определённый порядок. Со всех сторон доносился тихий гул, пощёлкивание, помигивание огоньков, светились на станках, раскаляясь внезапно и дёргаясь, какие-то вдруг появляющиеся из ниоткуда рычаги и странные детали, и происходило это всё с неуловимой глазом скоростью…

Растерянный ходил я между ними в непонятном упоении вглядываясь в движение каких-то их деталей. Среди этих машин не было ни одной одинаковой, и в то же время что-то объединяло их. На некоторых были странные надписи, совершенно непроизносимые сочетания букв объединялись в них. Вроде и буквы наши, а складывать начинаешь — слово как слово, а смысла нет. Странно было на всё это смотреть — на разноцветные нимбы, вдруг возникающие возле некоторых машин…

Я долго не мог оторваться от одной из них, загипнотизированный таинственной взаимообусловленностью движения вокруг неё, — в середине её, между двумя полупрозрачными шкафами, пульсирующими разноцветными огоньками в своих глубинах, в почти совершенно прозрачном шаре находился большой черный котёл, накрытый прозрачной вогнутой внутрь крышкой. Котёл этот, казалось, висел сам по себе без видимой опоры, а за его крышкой таилась тьма… Тьма чудовищной бездны, тьма, не нарушаемая даже множеством искр, застывших в глубине её, в каком-то сложном неудержимом движении. Глубина расположения искр ни как не соответствовало видимым размерам котла, казалось, за вогнутой крышкой открывается окно в неведомую вселенную. Тьма её металась под крышкой комками сгустков в попытке вырваться наружу, иногда ей это удавалось, и тогда начинали плясать черные языки её пламени по эту сторону крышки, оставляя туманные следы на её поверхности. В такие моменты над краем котла возникали из ниоткуда цепочки туманных шариков-пузырьков, начинающих сложное движение, то, сцепляясь в гроздья, то, распадаясь на ещё меньшие шарики, которые исчезали вместе с замедляющими свои рывки и постепенно тающими языками мрака.

Что происходило в остальных машинах? Этого я не могу даже передать словами, настолько это было непонятно, ни с чем не сравнимо. Я ходил между ними как во сне, странном и непонятном сне, когда снится что-то, что невозможно потом вспомнить, но что тревожит память тёмной неразличимой тенью.

Не знаю, как я оказался у выхода и вышел, накинув машинально щеколду на воротах. Постоял у ворот, пытаясь сосредоточиться, и пошёл по тропе, кем-то сюда проторённой, я не сомневался, что именно по ней ходили сюда хозяева странных этих машин, и мне почему-то хотелось увидеть их, в тот момент не было у меня желания сильнее, казалось глянув на них, я пойму что-то сокровенное… Не знаю как это объяснить, эти машины открыли передо мной нечто непостижимое, и для меня важно было знать — какое оно? Враждебное, абсолютно чуждое мне и всему окружающему? Дружественное? Мне казалось, увидав хозяев, я сразу пойму это.

Тропа, не долго пропетляв в густом лозняке, вывела меня к небольшому песчаному пляжу на густо поросшем берегу реки Удай. На песке пляжа хорошо была видна борозда от вытащенной до половины на берег плоскодонки и следы двух человек. Следы были совершенно свежие, не более двух, четырёх часовой давности. Именно в это время я услыхал поезд, — припомнил я, рассматривая следы.

В