Вниз по реке (Сборник рассказов) - Анатолий Радов

— Значит он погиб! — ликующе вскрикнул виновник — Это как в одном фильме. Речь ведётся от лица главного героя, а в конце он погибает. По-моему в «Короле Артуре».

— Да — спокойно ответил я — С того момента, как он последний раз отправился туда, я придумал. Но не безосновательно. Он на самом деле умер во сне.

Виновник злобно посмотрел на меня.

— И к чему всё это? — спросил он — В чём суть?

Я пожал плечами.

— Извините, мне нужно идти — громко сказал я, поднимаясь.

— Мне тоже — неожиданно произнесла девушка.

Виновник покачал головой и скривил недовольное лицо. За столом все с каким-то презрением посмотрели на меня, но мне было наплевать на их презрение. В прихожей я помог девушке надеть пальто, напялил свой любимый засаленный ватник и мы, спустившись пешком по лестнице, медленно пошли по дороге. Виновник в прихожей, наверное, продолжал качать головой и кривить недовольную мину. Или уже вернулся к столу, и крутит пальцем у виска, говоря обо мне. Ну и конечно, он уже пожалел, что пригласил меня…для массовки.

На улице была ночь и осенняя прохлада. Тускло горели редкие неразбитые фонари, и вокруг них желтоватой короной сиял подсвеченный туман. Девушка молча шла рядом, кутаясь в пальто, иногда вздрагивая. Я не знал о чём заговорить, а она не начинала. Наконец, в очередной раз поёжившись, она спросила.

— Вы всё это придумали? — и бросила на меня взгляд.

— Давай на ты — сказал я.

— Давай — она чуть заметно улыбнулась — Ты всё это придумал?

— Нет — тихо проговорил я — Все эти настоящие сны, эта идикуда, девушка, скалы, всё это правда. Но основная правда в том, что я не знаю, сорвался ли он со скалы, или всё-таки добрался до вершины и увидел долину.

Девушка поёжилась и чихнула. Я посмотрел на её тонкое пальтишко. Так не долго и простудиться.

— Ты далеко живёшь? — спросил я.

— В юго-западном районе — ответила она и вновь чихнула.

— Далеко — сказал я, задумавшись — Ладно, подожди.

Я достал телефон и вызвал такси.

— В центр, к «Вершине». Побыстрее, пожалуйста.

Девушка робко улыбнулась.

— У меня денег не хватит.

— У меня есть — сказал я.

Подъехала машина, я открыл заднюю дверцу и девушка, ёжась, юркнула в салон. Я отдал водиле две сотни, и она недоумённо посмотрела на меня.

— Ты не едешь?

— Нет, извини, у меня кое-какие дела — я сделал вид, что мне очень жаль.

— Мы ещё увидимся? — с надеждой спросила она.

— Конечно — ответил я, хотя знал, что уже никогда. Она хорошая. Очень хорошая, и именно поэтому я не смогу сделать ей больно. Я не смогу ласково смотреть на неё, шептать те самые слова, нежно обнимать. Всё это будет обман, злая ложь, низменное притворство, а на самом деле…. на самом деле моё сердце давно не умеет любить. Тогда, той ночью, когда нужно было идти к скалам, чтобы увидеть долину, я испугался. Да, я струсил, я задержал дыхание, и проснулся. И лишь та часть меня, которая любила, и плакала от любви, бросилась к скалам, с болью оторвавшись от меня. Я так и не узнал, и, наверное, никогда не узнаю, увидела ли она долину? После той ночи я уже ни разу не смог вернуться в настоящий сон. Я пытался, я клял себя за трусость, я молил небеса, но не мог. А через время, чтобы забыться, я с головою бросился в компьютерные технологии. И вот мне тридцать два, у меня одинокая, однообразная жизнь, я неплохой программист, и я не умею любить. Но иногда во сне я слышу приглушённый, еле различимый крик, словно тот, кто кричит, в миллионах световых лет от меня. И он кричит мне — иди!

Куда?

Если не посадить петрушку

Журнал «Тьма» (под названием Ограда) ноябрь 2008.

Льёт обложной дождь, пуская по серым лужам недолговечные пузырьки-кораблики, плача слезами, капающими с листьев. Сырой воздух невесомо проникает в лёгкие, остужая напружиненную, лихорадящую душу, и всюду этот однотонный заунывный шум, от которого никуда не деться, от которого тянет в сон, в самую глубину бессознательного покоя, но покоя нет. Его и не может быть. Приближается неумолимая ночь, ночь, которая пришла и которую ты боишься, потому что знаешь, она опасна. Сажать петрушку сейчас? Поздно. Господи, если ты есть, спаси…

Жизнь вертится, как волчок, однажды запущенный, и вопреки всем законам физики, не замедляющийся до самой смерти. Только с последним вздохом он резко остановится и, подстреленным на бегу зверем, рухнет на бок. А пока он крутится, разве ты что-нибудь успеешь? Несёшься вперёд, хватаешь руками пустоту, и ничего, ничего никогда не успеваешь. Даже самое важное, то, что спасало тебя от неведомого, способного убить одним своим приближением к твоему телу, к твоей душе. Плачь, горько плачь, сегодня ты беззащитен, как ещё никогда с момента своего появления. Дождь плачет с тобой и о тебе, но разве слёзы их остановят?

Что я делал весной? Неужели у меня не было ни одной лишней секунды? Сколько времени нужно, чтобы посадить петрушку? Я сам виноват! Работа, работа, работа. Глупое желание купить плазму, новый двухядерник, и ещё эту, как её…Я уже и забыл, как она называется, а ведь так мечтал приобрести…Тьфу. Противно. Противно и страшно. Тратиться на ненужное, не сделав главного, Господи, во истину мы идиоты.

Прошлая, холодная и бесснежная зима уничтожила весь рядок петрушки, и мне пришлось её полностью вырвать. Ничего, завтра посажу новую, я помню, как сказал это, но разве сделал? Нет. Завтра растянулось надолго, но сегодня оно закончится. У меня уже нет завтра, я уже мёртв, дело ещё нескольких часов, ещё нескольких оборотов волчка.

Я не знаю, зачем они приходят, но даже с расстояния я чувствую исходящую от них смерть. И не просто смерть, а смерть мучительную, кошмарную, разрывающую сердце на миллионы атомов, превращающую кровь в безжизненный лёд.

Спасения нет. Самое время вспоминать всю свою глупую жизнь, одинокую, наполненную безумным страхом перед одной ночью в году, неумолимо приходящей, и я не помню себя без этого страха…Господи, что со мной?

Ночь двадцать семь лет назад, полное звёзд августовское небо, нарастающий треск кузнечиков. Нарастающий треск ужаса в ушах, в сердце, в пальчиках ног. Я поднимаюсь и подхожу к окну. Мне два года. Я поднимаю занавеску. Мне два года. Я смотрю сквозь стекло в полумрак двора, и вижу их. Мне два года.

Они стоят перед грядкой петрушки и смотрят на меня. Их трое. Они похожи на огромных кузнечиков. Их скрюченные передние лапы неспешно шевелятся. Они смотрят прямо в мои глаза. Я плачу, и в бегущих по моему лицу слезах переливается и подрагивает их отражение. Мне два года, и мне очень страшно.