Напоминание - Энна Аленник

Это было потом, через два года. Она и сейчас моя живая жена, бабушка Атамурада, бабушка Майсары. Но вам надо знать, что не потом было, не сейчас. Вам надо знать, что было в ту минуту.

А в ту минуту я вижу: открывается дверь в коридор.

Спиной вперед выходит мулла в своем богатом халате.

Шея у него завязана белым, как хлопок. Мулла кланяется Хирурику, как Мухамеду, по-вашему — Магомету.

Кланяется и просит принять его барана.

«Какого? — спрашивает Хирурик и тоже выходит в коридор. — Живого барана или зажаренного?»

«Живого, — отвечает мулла. — Посмотрите, пожалуйста, он уже у вас во дворе».

«С большим удовольствием посмотрю», — говорит Хирурик, зовет с собой своего помощника, и они втроем выходят из дома.

Надо подождать в коридоре, моя очередь лечиться — так я думаю. Но не могу не посмотреть, выхожу.

Ай-яй, я сейчас своими глазами увижу, как мулла передает барана шайтану. И тот узбек, что сидел в коридоре, такой хитрый, как я, — тоже за кустом стоит, видит, что начинается.

А начинается так.

Мулла отвязывает барана от дерева и поворачивает к Хирурику задом, чтобы Хирурик увидел, какой большой у его барана курдюк.

Хирурик причмокивает, как богатый купец на базаре, показывает, что баран очень подходящий.

Тогда мулла передает веревку с бараном шайтану Хирурику. Шайтан держит веревку и радуется:

«Ай, рахмат! Ай, благодарю! Как хорошо вы придумали. Такого барана хватит семье на целую неделю».

«А какой вкусный будет из него плов», — нахваливает мулла.

«Но для плова рис нужен. Рис вы тоже принесли?»

«Извиняюсь, так болела шея, так болела голова — забыл. Сейчас, совсем скоро вам принесут рис».

«Сколько?» — спрашивает Хирурик.

«Большой мешок. Самый большой».

«Это хорошо. Я не знал, почтенный мулла, что вы такой добрый».

Мулла делается важный и отвечает:

«Наш пророк учит: тому, кто делает доброе дело, ты тоже делай доброе дело».

«Так-так, — говорит Хирурик. — Через два дома отсюда как раз живет человек, который делает доброе дело каждый день, с утра до вечера».

Мулла удивляется:

«Кто такой? Как же я не слышал, не видел?»

«Сейчас увидите. Мой помощник вас проводит. Вы передадите барана доброму, честному человеку и, надеюсь, не забудете прислать мешок рису».

Мулла делается гордый, как царь. Говорит так:

«Барана дарю вам. Рис принесут вам. Дальше — меня не касается».

Хирурик ему отвечает:

«Могу ли я принять подарок от почтенного муллы, который с минарета запрещает правоверным обращаться ко мне за помощью, а сам крадучись приходит ночью и помочь ему удается только сидя на нем верхом?»

Забыл, у того узбека или у меня, но у кого-то за кустом вырывается маленький смех.

Мулла начинает оглядываться туда-сюда.

«Не опасайтесь. Это засмеялся ваш баран», — успокаивает Хирурик и гладит барана. А баран на самом деле немножко хмекает.

За кустами хочет вырваться большой смех. Но один узбек крепко держит свой рот и другой крепко держит свой рот.

Мулла уговаривает:

«Господин Хирурик, вы мне хорошо помогли, вы можете красиво принять барана».

Хирурик отвечает:

«Красиво будет, если вы подарите его доброму человеку за добрые дела. Иначе — будет некрасиво. Иначе вам придется вести барана через весь Самарканд к себе домой и кто-нибудь это заметит».

Мулла прикладывает руки к своему сердцу:

«Уважаемый господин доктор, пусть баран переночует здесь. Утром его заберут. К обеду вам его принесут хорошо зажаренного, и еще котел плова».

Хирурик говорит строго:

«Здесь больница. Держать барана, даже если это баран самого муллы, на больничном дворе не полагается».

Мулла стоит, молчит и начинает радоваться:

«Как же я не догадался, что за добрый человек живет через два дома! Это — вы. А мне сказали, живете при больнице».

Хирурик объясняет:

«Правильно сказали. Я живу здесь. А там живет наша добрая санитарка. Басмачи убили ее мужа. У нее пятеро детей, и нечем их кормить».

Дальше начинается так.

Помощник Хирурика идет рядом с муллой по двору и ведет за веревку барана. Хирурик немножко провожает, говорит:

«Запомните, почтеннейший, вам завтра надо прийти на перевязку. Интересно, вы подниметесь на минарет запрещать правоверным ходить к шайтану до того или после того, как я вам сделаю перевязку?»

Мулла идет, молчит. А Хирурик почему-то поворачивается к нашим кустам, приглашает:

«Пожалуйста, в кабинет. Но ночью — это в последний раз. Больше по ночам принимать не будем. Прошу дать моему помощнику и мне в отпущенные аллахом часы для сна — спать. Об этом и вас прошу, почтенный мулла».

Мулла спешит к калитке и выходит так быстро, что баран еле за ним поспевает.

На этом дедушка прерывает рассказ. Переводчик встает и спрашивает:

— Мулла ушел, и я могу уйти?

— Иди, занимайся, — разрешает дедушка.

Атамурад прощается, передает привет Ленинграду, где дважды бывал, говорит о нем те слова, какие приятно слышать каждому ленинградцу, и уходит. Майсара уходит вместе с братом и уносит чайники.

Мы остаемся вдвоем. Дедушка выбирает персик и, угощая, напоминает:

— Я сказал: наша женщина далеко-о слышит, что мужчина говорит. Но пусть она лучше там слышит. Хочу говорить секрет.

Окрет был многословный. В точной передаче он занял бы неправомерно много страниц. Суть его в том, что Хирурик запомнился дедушке как человек опасный, потому что он все-таки немножко шайтан. Иначе откуда мог знать, что правоверные больные стоят за кустами?

Откуда мог знать, что надо делать человеку внутри живота, когда то, что внутри живота, никому не видно?..

И почему именно с той ночи дедушка, который и тогда уже был дедушкой, только с меньшим количеством детей и внуков, как-то сложнее начал относиться к почтенному служителю аллаха, как-то менее доверчиво, а затем с неполным доверием начал относиться и к самому грозному аллаху?

И только через сорок лет, когда приближалось девяностолетие дедушки и он впервые начал ощущать некие признаки приближения старости, он снова поверил в бога. Поверил потому, что на тот случай, если бог всетаки есть и страшен в гневе своем, лучше его не гневить.

Лучше не зарабатывать плохое место на том свете, а зарабатывать хорошее место.

Так дедушка и делает. Но иногда он опасается, что сорок лет неверия там, наверху, учтены и могут вызвать гнев аллаха.

Нельзя сказать, чтобы эта нависшая возможность гнева божьего сильно терзала дедушку. Нельзя сказать, чтобы она мешала ему наслаждаться тем многим, что еще дает ему жизнь.

Но все же иногда ему бывает тревожно из-за своего сорокалетнего неверия. Тогда он вспоминает ту самаркандскую ночь и думает: как бы это устроить, как бы перенести гнев аллаха со своей головы на голову истинного виновника, имя которого было Хирурик и фамилия была Хирурик?

Ни раньше, ни позже, но именно в ту минуту, когда кончилась секретная часть рассказа, появилась Майсара после тактично долгой заварки чая.

Дедушка снова гостеприимно поинтересовался:

— Почему ваш рот далеко от ваш пиала?

И мы снова пьем свежий кок-чай.

Во время этого последнего чаепития дедушка точно обрисовал, что же с ним как с пациентом сделал Хирурик. Оказывается, навсегда вылечил ему живот. И, оказывается, вот каким способом.

— Хирурик немножко потрогал, спросил:

«Поднимал слишком тяжелое?»

Отвечаю: «Поднимал. Хозяин-бай велел: отнеси вьюк, положи на верблюд. Я поднял. Закачался. Положил вьюк на верблюд. Верблюд еле встал. Закачался».

Хирурик один раз пихнул живот. Достал белый пояс.

Крепкий пояс. Обкрутил. Объяснил.

Говорю:

«Деньги за пояс ёк. Нет деньги».

Смеется. Не берет пояс. Оставляет на живот. Аи, шайтан! Откуда знал, какой кишка пихнуть?..

Спрашиваю:

«Болеть будет?»

Отвечает… Майсара, подвигайся. Хорошо переводи, что отвечает.

Майсара удивлена, смущена и польщена оказанной ей высокой честью. Но вот отбрасывает косы назад, подвигается ближе и с достоинством выслушивает дедушкины слова. Затем, не сразу, боясь, что слова могут разбиться, могут умереть по дороге с языка на язык, осторожно переводит:

— Хирурик отвечает так:

«Если перестанут командовать хозяева-баи и вам ке придется поднимать тюк, от какой даже верблюд закачается, — болеть не будет».

Перевела и вопросительно смотрит.

Горячо хвалю. Правда же, чепуховая погрешность.

Все понятно. Узнаю четкость Коржина.

И дедушка вполне удовлетворен переводом. Да и всей беседой, и самим собой. Он горд своим домом, плодами своих деревьев, своими внуком, внучкой, правнуками. Он откидывается на мягкую спинку кресла с полным правом на отдых и на долгий личный оптимизм.