Тепло твоих рук - Джон Макдональд

Стоя в дверях, я наблюдал за тем, как она знакомит Макейрэна с тем, что и как она приготовила для него. Пять лет назад она упаковала все его вещи и недавно привела их в порядок, отгладила костюмы, брюки, повесила пиджаки в шкаф над начищенными ботинками, разложила по ящикам рубашки, носки, нижнее белье, свитера. Она даже выставила на полку, где Бобби держал свои модели гоночных автомобилей, его спортивные трофеи, причем все кубки и плакетки были начищены до блеска.

Он бросил на все это мимолетный взгляд, лишенный всякого интереса и, сев на кровать, произнес:

— Прелестно, сестрица.

Упавшим голосом она сказала:

— Я старалась.

Протянув руку, он включил принадлежащее Бобби радио, нашел какой-то диксиленд и сделал звук погромче, пожалуй, излишне громко. «Рэм-парт стрит пэрейд».

Она подошла к секретеру и достала из него книгу с записями доходов и расходов, затем вернулась к кровати и села рядом с ним. Стала объяснять значение записей, повысив голос, чтобы ее было слышно сквозь музыку.

— Это, дорогой, то, что осталось после оплаты адвоката. А вот это я получила за машину. На прошлой неделе я просила подсчитать проценты, так что вот сколько ты на сегодня имеешь.

— Как мне их получить?

— Что? Ну, мы съездим в банк и заведем на тебя карточку, чтобы ты мог в любое время брать столько, сколько тебе потребуется.

— Ты могла бы их получить?

— Конечно.

— Тогда мне карточка не понадобится. Просто получи их.

— Но ты же не станешь носить при себе наличными столько…

Он выключил приемник.

— Ты просто получи их, Мег. И все. Просто получи и отдай мне. Это ведь так легко.

Я не стал дожидаться ее ответа. Выйдя через заднюю дверь, я стал искать Лулу. Я знал, где она может быть. Около гаража я присел на корточки и заглянул вниз. Она забилась так глубоко, насколько это было в ее силах, и, положив морду на лапы, глядела на меня взглядом отверженной. Я привел ей все доводы в пользу того, что она самая замечательная собака в мире, но она их не приняла. Чудовищную, ужасающую вещь с ней сделали в моем присутствии, так что я как бы составлял часть этого ужаса, и льстивыми речами не излечить разбитого сердца.

Я вернулся в кухню. Там была одна Мег, разглядывающая что-то в духовке.

— Что мне больше всего нравилось, — сказал я, — это то, как он все время прыгал на одной ножке от радости.

Она встала и медленно подняла на меня свои глаза, похожие сейчас на кусочки зеленого льда.

— Он пять лет был плейбоем и завсегдатаем самых веселых в мире заведений. Вот отчего ему так легко прыгать на одной ножке от радости по любому поводу.

— Но он мог бы…

— Никто из нас не считает, что все это очень просто. Так что давай сделаем это еще хуже с помощью разных милых шуточек, Фенн. Если мы очень постараемся, быть может, мы сделаем это просто невозможным.

Я подошел к ней и притянул к себе. Я ощутил и услышал ее вздох. Донесся звук включенного душа — как я понял, наш Дуайт соскабливал с себя зловонную тюремную грязь.

— Не станем же мы устраивать из-за него свару, — сказал я, отпуская ее.

Она устремила на меня взор полный скорби, слезы были готовы покатиться из глаз.

— Зачем им потребовалось… учинить с ним такое? Почему им надо было так его изломать? Какая от этого польза? Какую вообще цель… преследует тюрьма?

— Наказание. Сдерживающее средство для других. Перевоспитание. Но в основном, на мой взгляд, узаконенная и организованная месть. Тюремщики призваны добиваться этих целей, заключенным все это до лампочки. А существуют тюрьмы, потому что кругом достаточно всякой шпаны. Когда-нибудь, если человека признают виновным, ему к голове прикрепят приборчик, который зажужжит и очистит его мозги от всего, что наросло со дня его рождения. Повернут другой диск, он еще пожужжит — и у этого человека возникнет набор новеньких способностей, привычек и желаний, возможно, в качестве примера возьмут какого-нибудь стопроцентно положительного гражданина. Но это станет возможным очень, очень не скоро. И пока что мы будем сажать их за решетку, делать их более суровыми и жестокими, еще дальше уводить их от норм, принятых в обществе, а затем отпускать на свободу. Но это та сторона моего дела, о которой мне не хотелось бы слишком задумываться, потому что она частично выхолащивает все то доброе, что, надеюсь, я делаю. Верю, что делаю.

— Он не… говорил тебе что-нибудь о своих планах?

— Ничего конкретного. Он считает, что Брук-сити подло с ним обошелся.

— Разве он не прав?

— Да и нет. Да — в том смысле, что суд не был к нему беспристрастен. Нет — потому что подобное отношение со стороны суда проявляется столь редко, что никакой разумной причины ожидать ему этого не было. Если он попытается нажать на другую чашу весов, чтобы вернуть часть мяса и крови, по его мнению, отнятых у него, то с таким же успехом он может попробовать свалить груженый вагон.

Звук воды в душе прекратился. Она принялась накрывать на стол. Я вышел и присел на ступеньки заднего крыльца. Если с ним подло поступили, так это та самая подлость, к которой я старался притерпеться и с которой сталкиваешься в любом городе этой страны. Эта одна из реалий жизни, органический изъян, встроенный в структуру нашей судебной системы. Лучшие умы, чем я, отчаивались когда-нибудь это изменить.

Вот где зарыта собака. Чаще всего обвинителем бывает сравнительно молодой юрист. Возможно, с политическими амбициями. А возможно, он просто желает произвести впечатление в надежде, что это поможет ему, когда он займется частной практикой. В любом случае его карьера зависит от доброй воли людей, именующих себя столпами общества, людей, владеющих магазинами, предприятиями, банками, агентствами и так далее.

Полиция производит арест, готовит обвинение, завершает расследование и передает дело прокурору. У прокурора есть небольшой магазинчик, дела в котором обычно не слишком хороши — низкие зарплаты и напряженный бюджет. И вот, в каждом случае ему предстоит решать, сколько времени и усилий уделить судебному делу. Предположим, преступление совершено близким приятелем, родственником или ценным сотрудником одного из местных бизнесменов. Прокурор представляет, что ему предстоит схлестнуться с хорошим адвокатом. Так зачем ему тратить пыл, время, силы, нести расходы на подготовку этого дела? Зачем ему тщательнейшим образом подбирать людей в состав суда присяжных, когда существующий состав заведомо признает подсудимого виновным. Зачем ему добиваться передачи дела более жесткому судье? Он может успокоить свою совесть, формально проведя всю подготовку к слушанию дела, а затем демонстрировать свой пыл и страсть, во всяком случае, внешне. Особенно он может напирать на те обстоятельства, где у защиты самые прочные позиции. Если же в ходе перекрестного допроса свидетеля защиты он заметит возможность загнать этого свидетеля в ловушку, кто станет утверждать, что он пустил перекрестный допрос по другому руслу? Если все идет к тому, что обвинительного приговора не избежать, разве не в его силах ненароком внести какой-нибудь элемент, который, после апелляции, будет рассматриваться как ошибка суда?