Убитый манекен - Станислас-Андре Стееман

Ирэн положила голову на плечо своей кузины. Слезы медленно текли по ее лицу.

«Нервная разрядка», — подумал Малез, хватаясь за ручку двери.

— Я провожу вас… — сказала Лаура.

Он слабо возражал: управлюсь и один.

Но девушка встала, вышла в вестибюль.

Малез охотно проявил бы жалость по отношению к Ирэн. Но не мог. В последний раз окинул он взглядом веранду, которая так и не раскрыла своей тайны. В саду невидимая Маргарита, не переставая, тявкала. «Должно быть, гоняется за птицами», — подумал комиссар. Он терял уверенность, чувствовал, что не может угнаться за событиями. Будь у него еще официальное задание!

Он отвернулся и вышел в вестибюль:

— Дело необычайное… Но не до такой же степени! Не мог же манекен сам исчезнуть. А это значит… Кто из троих? Неизбежно, это был кто-то из них!

Налетев на стоявшую неподвижно Лауру, он извинился. Жестом она заставила его замолчать. Склонив голову, она, казалось, к чему-то прислушивалась.

— Дверь погреба открыта… — прошептала она.

И верно, под лестницей была видна черная дыра.

— И… послушайте!.. там кто-то есть…

Малез прислушался. Действительно, из погреба доносился шум. Словно кто-то передвигал там бутылки.

Комиссар, приблизившись, наклонился над дырой. Там мелькнул свет…

— Кто там?

Молчание. Потом шум возобновился, скрипнула дверь.

— Кто там? — повторил Малез.

Свет погас. Скрипнули деревянные ступени лестницы. В темноте что-то зашевелилось. Появились очертания фигуры, лестница заскрипела сильнее.

— Это я! — произнес веселый голос.

Из темноты вынырнул человек. В кожаном пальто, в сдвинутой на затылок фетровой шляпе, с запыленной бутылкой в каждой руке.

— Нашел «Ришбур» 1901 года! Прекрасный год!

И, захлопнув пяткой дверь:

— Привет, сестричка!

— Арман! — воскликнула ошеломленная Лаура.

А затем:

— Как ты вошел?

— Череэ дверь, красавица!

— Ты… ты не позвонил?

— Нельзя же каждый раз забывать свой ключ!

— Ты еще никого не видел?

— Нет. Я только что приехал.

Поставив бутылки на пол, он поцеловал Лауру в обе щеки, задержав ее, пожалуй, чуть дольше, чем было бы естественно.

— Решительно, ты все хорошеешь! Как отец? Как Ирэн? Лишь после того, как Лаура сжала ему руку, он сделал вид, будто только что заметил застывшего, как кариатида, Малеза:

— А кто этот господин?

13. Отмирающий инстинкт комиссара Малеза

Эме Малез заканчивал завтрак в низком зале постоялого двора, где остановился на полном пансионе, и, обжигая губы о чашку черного кофе, размышлял о поразивших его рассуждениях об инстинкте, которые неизвестно где вычитал:

Если вы спросите меня, как и почему я пришел к этому заключению, то очень меня смутите. Но я всегда убеждался, что, приходя к инстинктивному выводу, напрасно слишком глубоко анализировать свою мысль. В давние времена каждое человеческое существо было наделено столь же могучим и действенным инстинктом, как и большинство диких зверей. С развитием разума качество инстинкта ослабевало, и сегодня в нас обнаруживаются лишь его легкие следы. И все же человеческое существо способно развить этот род инстинкта до такой степени, что становится способным идти по следу и выходить из испытания победителем…

Вышел ли Малез победителем из своего испытания? Он сомневался в этом. Ведь до сих пор он не знал даже того, что за дичь он преследует.

Иногда у нас бывают вспышки: это зовут интуицией. На самом деле это проявления отмирающего инстинкта. Но ему не дают окрепнуть, его погребают под логикой, душат доводами.

«Отмирающий инстинкт» Малеза заставил его еще в то утро почувствовать в убийстве манекена продолжение, завершение давнего грязного преступления… Сможет ли он сейчас при помощи холодной логики и более или менее удачных доводов подавить свои собственные порывы?

Конечно, нет. И лучшее тому доказательство — телеграмма, которую он только что отправил в Брюссель, извещая собственное начальство, что важное дело задерживает его в провинциальной дыре.

Впрочем, комиссар не скрывал от себя ожидавших его трудностей. Они были огромны. Прежде всего ему предстояло бы доказать, что Жильбер Лекопт был убит и каким способом; затем перекопать, словно огородную землю, все прошлое жертвы, проникнуть в самые незначительные тайны Лекоптов и Шаронов, взломать, как говорят за Ла-Маншем, «шкафы со скелетами». Несмотря на решимость подчиняться лишь инстинкту, Малез с раннего утра уже не раз задавался вопросом, не обманывают ли его видимость и, прежде всего, собственное воображение. К счастью, похищение с веранды манекена — в силу самой своей нелепости — давало ему еще один повод, еще одну в некотором роде внешнюю причину упорствовать. Что поделаешь, пока что-нибудь не случится, ему приходилось довольствоваться побуждениями и уликами такого рода.

Их было три… Может быть, четыре.

Во-первых, по меньшей мере странный способ, которым старик Жакоб завладел манекеном. Что касается проявленной евреем спешки избавиться от фигуры по цене, несомненно заставлявшей его сердце обливаться кровью, то она легко объяснялась опасением, что ему придется или возвращать эту вещь, или же оправдываться перед судом.

Во-вторых, странная кража из витрины г-на Девана, странная еще и потому, что вор явно не искал выгоды и пренебрег деньгами и дорогими товарами. Даже если предположить, что взломщику помешало осуществить его более обширные замыслы неожиданное появление г-на Девана, он не стал бы уносить громоздкую добычу, а завладел бы в таком случае каким-нибудь предметом размером поменьше, а ценою подороже.

В-третьих, убийство манекена, то есть его уродование и переноска на железнодорожный путь. Отвлекаясь от двух предшествующих соображений, оптимистически настроенный ум предположил бы скверную шутку. Комиссар же сам увидел в этом проявление безмерной ненависти, которую даже смерть, лучше сказать, преступление, не смогла насытить. Выглядело так, что в силу странного сдвига в сознании манекену, который пытались бросить под поезд, был уготован особенно ужасный конец, иначе говоря, та пытка, на которую обрекли бы живого.

В-четвертых, уверенность, разделяемая г-ном Лекоптом, что манекен исчез в тот же день, что и его модель. Лаура заверяла, что это неведение диктовалось соображениями человечности, но в ее искренности можно было усомниться.

Оставалось исчезновение манекена с веранды. Его можно было объяснить только двумя способами: желанием вернуть дорогую память или стремлением лишить возможное следствие единственной улики, которую Малез мог бы в один прекрасный день предъявить.

Мысленно Малез перенесся в дом Лекоптов. Не Арман ли скрыл манекен? Это выглядело маловероятным. Даже если предположить, что у него нашлось бы время проскользнуть на веранду, пока Ирэн находилась в саду, а Малез в сопровождении Лауры на чердаке, он мог бы укрыть манекен только в погребе. Но комиссар придумал способ туда спуститься под предлогом розыска табачного кисета, который он якобы уронил (на самом деле бросил) и, на первый взгляд, ничего подозрительного не обнаружил. Значит, Лаура? Ей пришлось бы прятать фигуру, пока Ирэн сопровождала Малеза к своему отцу, и времени ей было бы отпущено весьма немного. Ирэн? Она заверяла, что не возвращалась на веранду, а старая Ирма, еще раз допрошенная Малезом прежде, чем уйти из дома, подтвердила ее слова. Служанка? Теперь наступала очередь Ирэн выступить в роли свидетеля защиты. Из сада, утверждала она, ей все время было видно, как Ирма хлопочет у плиты.

Выбив трубку, Малез поднялся. Без официального ордера он ничего не мог поделать. Ему следовало как можно скорее заполучить такой ордер!

Десятью минутами позже он звонил в дверь доктора Фюрнеля в доме 18 по Станционной улице и был проведен в небольшую темную приемную, классическую приемную Гиппократа, На каминной полке стояла бронзовая фигура, на подоконнике — гипсовая. Две картины, подписанные в равной мере темными именами, подлесок под снегом и подлесок, залитый солнцем, дополняли друг друга. На круглом деревянном столе с позолотой лежали брошюры, выпущенные туристическими агентствами и автомобилестроительными фирмами.

Малез устроился в обитом лиловым бархатом кресле с подголовником из плетеного крючком кружева, без угрызений совести возложил свои башмаки 44 размера на маленькие симметрично расположенные перед каждым креслом подушечки и приготовился к скучному ожиданию.

Но дверь во врачебный кабинет приоткрылась, и низкий голос пригласил его войти.

Он подчинился и вступил в светлую комнату, выходившую окнами в сад, где облетали последние в этом году розы.

— Мсье? — спросил доктор Фюрнель, усаживаясь за своим столом.