Державин - Олег Николаевич Михайлов

А из сего собора в яму весьма темну

Приводят их, в камору уже подземну,

Где солнечного света не видно ни мало,

Вся трауром одета, как мертвым пристало.

Там свечи зажженные страха умножают,

В гробе положенные кости представляют.

Встая из гробов, кости берут нож рукою

И стакан, полный злости, приемлют другою.

Проколов сердце, мертвец стакан представляет,

Наполняя кровью, как жрец, до дна выпивает…

Державин смутно слыхал о фраймауэрах[7], организовавших тайные ложи в Питербурхе и Москве, где иногда собирались и явно. Но в суть сего таинственного учения но молодости не вникал и франкмасонов сторонился.

— Полно, тетушка, да масон ли он?

— Да уж не перечь! Опасным волшебством занят и за несколько тысяч верст неприятелей своих ворожбою умерщвляет. Да дочти до конца!

Молва утверждала, что выход из масонства был делом крайне опасным: в обществе остается портрет каждого члена, благодаря чему орден распоряжается жизнью отступника:

Многие к тому примеру, говорят, бывали,

Которые от себя веры отстать пожелали,

Но из оных в живых нет на свете;

Вить стоит смерть в его живом портрете,

 Который лишь поранят пулей из пистолета,

В тот час увянет и лишится света…

В Семилетнюю войну против пруссаков масоны, как сказывали, передавали военные секреты через великого князя Петра Федоровича Фридриху II. Поговаривали, что масоны уже проникли повсюду, что в ложах сих состоят знатнейшие бояре: Апраксины, Долгорукие, Куракины, Трубецкие, Репнины, Чернышовы, Панины, Шуваловы. Тайна, которую масон клялся никому и ни под каким видом не открывать, не бывала открыта и ему. Для каждой новой ступени посвященного масона следующая оставалась секретом — мрак лишь сгущался…

Державин спомнил, что после переворота Екатерины II велено было взять под стражу их Преображенского полка протопопа Андрея, «яко масона и явного злодея церкви», который во время учений в Петров пост, «явно ругая предания святых отцов, раздрешал во все пости мясо исть».

Сам сержант чурался чужебесия, хранил верность добрым православным заветам и особого страха перед франкмасонами не испытывал. Однако под угрозою сообщить обо всем матушке Фекла Савична строго-настрого наказала племяннику не встречаться более с Шуваловым.

Да что там! Если податься к тетушке, то никакого житья не будет!..

Пришедь на Поварскую, Державин с горячностью набросился на Максимова:

— Что же ты, негодь этакая, за меня даже не заступился, хоть сам кругом виноват! И это при твоих-то приятелях, значущих чиновных людях из господ сенатских и магистрата!

— Ах, душа моя! — нимало не смутившись, ответствовал Максимов. — Жаль тебя, да не как себя… Не серчай, мне теперь и вовсе недосуг.

И впрямь он был захвачен планом во что бы то ни стало отыскать клад запорожцев и почасту разговаривал о том, затворившись в своих комнатах с Иваном Серебряковым, рябым хитрованом, которого выпросил-таки из сыскного приказа под свое поручительство.

Державина же ожидал в доме Блудова пакет с вызовом в канцелярию Преображенского полка. Думал, какая нахлобучка ему следует, ан вышла неожидаемая радость. Отправлявший в Питере, в гвардейском полку, уже секретарскую должность приятель его Неклюдов прослышал, что Державин в Москве вовсе замотался. Сжалился он над ним и безо всякой его просьбицы написал, чтобы причислили сержанта к московской команде. А известию, присланному насчет Державина из суда, в канцелярии все только дивились и смеялись.

Велено было сержанту ходить как сочинителю или секретарю в Депутатскую комиссию, открытую в Москве государынею еще в 767-м году.

В Кремле собраны были со всей империи разные народы и сословия для подачи своих голосов и составления нового Уложения, или Свода российских законов, кои не пересматривались со времен царя Алексея Михайловича. На Большом собрании в Грановитой палате обсуждали Наказ, написанный самой