Сломанная роза - Джо Беверли

— Я хочу ребенка, — не жалобно, а скорее свирепо отозвалась Джеанна.

— Ну что ж, давай возьмем в дом младенца, девочку, и ты станешь растить ее.

Она оттолкнула его.

— Я хочу носить этого ребенка в себе, глупый ты человек! Это как голод. Я больше не могу мириться с ним!

— На все воля божья, Джеанна.

— Так надо изменить эту божью волю.

Джеанна была верна себе; она принялась осаждать небеса, будто небеса были неприступной крепостью. В ход были пущены все средства: в дар господу приносились земли, золотые распятия, воссылались бесчисленные молитвы, градом сыпались литании и мессы. Но каждый месяц в особенные дни ее поражение становилось очевидным, и Джеанна пряталась от всех, жалкая и подавленная.

Или начинала бушевать. Обитатели замка мало-помалу научились в такие дни обходить ее стороной, и именно в один из этих злосчастных дней она разбила розу. Галеран не стал расспрашивать ее, была ли то случайная неосторожность или всплеск слепой ярости; он лишь постарался утешить жену и как можно незаметнее скрепить разбитые лепестки воском.

Но скрепить разлетевшуюся на куски жизнь оказалось куда труднее, ибо день ото дня дела шли все хуже и хуже.

Какой-то поп сказал Джеанне, что чувственное волнение женщины убивает мужское семя и потому единственно приемлемое для успешного зачатия совокупление должно быть кратким и не доставлять ей никакого удовольствия. Поэтому отныне, стоило Галерану проявить хоть каплю нежности, она останавливала его, говоря:

— Не надо. Потом, когда у нас будет ребенок…

Он сам уже не верил, что ребенок появится, и ему казалось, что они с Джеанной трепыхаются в липкой паутине отчаяния, как две беспомощные мушки.

Первый призыв освободить от неверных Святую Землю прозвучал в Нортумбрии в то время, когда положение дел в Хейвуде еще не было столь безнадежным, и Галеран пропустил его мимо ушей, ибо во времена короля Вильгельма Рыжего подобное предприятие вряд ли могло получить монаршее одобрение. Вильгельм Рыжий не особенно жаловал попов и не имел намерения отправлять своих лучших бойцов в далекий путь к смертоносным пустыням Мертвого моря.

Но не прошло и года, как до Англии стали доходить вести об успехах христианского воинства. Казалось, вот-вот рыцари Святого креста освободят Гроб господень. Тогда-то многие достойные мужи стали всерьез подумывать о том, чтобы отправиться на помощь братьям по вере и успеть принять участие в великой и славной битве.

Собственные тревоги слишком занимали Галерана, и он по-прежнему не представлял себе, как это он оставит дом и жену. Однако Джеанна сама заговорила с ним об этом. К тому же еще некий доброхот-священник — странствующий проповедник, пытающийся разбудить благочестивое рвение в тяжелых на подъем северянах, — намекнул при ней, что богоугодное дело может стать той животворящей силой, которая поможет вспахать и засеять скованную засухой почву…

— Мне кажется, если мы расстанемся на долгие годы, — возразил Галеран, — это вряд ли поможет тебе забрюхатеть.

Джеанна не стала спорить и обиженно отвернулась.

— Я думала, ты рад будешь уйти.

— Почему же ты так думала?

— Знаю, что стала тебе обузой, что слишком много прошу…

— Но ведь я никогда не возражал против твоих просьб. Она резко обернулась, заглянула ему в глаза.

— Да?

Галеран вздохнул.

— Джеанна, я не против того, чтобы быть с тобою так часто, как хочешь ты. Меня отвращает лишь твое отчаяние. Когда мы в последний раз смеялись ночью?

— Наверное, я разучилась смеяться.

Ему хотелось предложить ей научиться этому снова, забыть о детях, но он понимал, что это столь же невозможно, как предложить ей перестать дышать.

— Итак, ты думаешь, что господь призывает меня в Иерусалим?

Галерану не удалось даже притвориться воодушевленным, ибо, искренне любя военные забавы, он никогда не находил удовольствия в кровопролитии и часто в своих молитвах благодарил господа за то, что тот привел его жить в мирное время.

Тогда Джеанна легко коснулась его плеча.

— Мне тоже страшно. Для меня просить тебя о разлуке, Галеран, все равно что по доброй воле лишиться руки.

И он понял, как гнетет ее жажда материнства, и крепко обнял ее.

— Сделать святые места безопасными для паломников — благое дело, и все христиане должны внести в него свою лепту. Но мы не можем предугадать, отплатит ли нам господь тем, чего мы так ждем.

— Должен отплатить, ведь мы приносим Ему ужасную жертву. — Она искоса взглянула на мужа и на миг стала прежней Джеанной, той, что не побоялась выйти на кабана с мечом в руках. — И если это не поможет, Галеран, я обращусь в веру Магомета!

Галеран улыбался, думая про себя, что Джеанна, возможно, не шутила. Если бы Аллах, которому поклоняются неверные, посулил ей младенца, она поклонилась бы ему.

Итак, Галеран и Джеанна отправились в Лондон, где собирались перед походом другие крестоносцы. С ними поехали лорд Вильям и дядя Джеанны, Губерт Береток. Средний сын Губерта, Хью, тоже намеревался участвовать в освобождении Гроба господня, но его в далекий путь гнала лишь жажда славы и приобретения новых земель в Палестине.

Все они, независимо от причин, побудивших их поднять меч во имя господа, дали общий обет — освободить христианские святыни, взять Иерусалим или умереть в бою, и не возвращаться домой, пока не достигнут желанной цели.

Галеран, кроме того, дал еще один безмолвный зарок — хранить верность остающейся ждать его жене. Он не думал, каково ему будет не нарушить это обещание; до сих пор Джеанна оставалась единственной женщиной, с которой он спал, и ему не нужно было других. Да и растрачивать свое семя на шлюх ему, решившемуся на разлуку с женой по такой особенной причине, казалось едва ли не кощунством.

В назначенный час Джеанна, как того требовал папский указ, торжественно подтвердила, что добровольно соглашается отпустить мужа в далекий и долгий путь. Галеран оставил все свои дела в надежных и умелых руках супруги, оговорив, к неудовольствию лорда Вильяма, что тот может лишь помогать ей советом по мере надобности.

Потом настала их последняя перед расставанием ночь, куда более похожая на счастливые ночи первых лет супружества, чем на то, к чему они уже притерпелись за последнее время.

И волею божьей в эту последнюю ночь был зачат их сын.

Воистину, бог был милостив к ним.

Галеран свято верил в это, несмотря на нынешние невзгоды, и теперь, сидя один в чаще леса, склонил голову в молитве.

Разбудил его Рауль.

Над лесом висела серая предрассветная дымка. Галеран потянулся, с хрустом разминая затекшие члены. За ночь он промерз, тело застыло в неловкой позе, отказывалось распрямляться. Кольчугу он, конечно, не снимал, и она немилосердно намяла ему бока.