Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - Вадим Телицын

Государство «давило» — с одной стороны, а русский народ — с другой — и сам не сопротивлялся, а искал «легких путей». Но обвинять его в этом вряд ли стоит.

«В России вся идея была в том, чтобы выжать из земли как можно больше, вложив в нее как можно меньше времени, труда и средств. Всякий россиянин стремился отвязаться от земли, крестьянину больше всего хотелось бросить пашню и сделаться коробейником, ремесленником или ростовщиком. Деревенскому купцу — пробиться в дворяне, дворянину — перебраться в город или сделать карьеру на правительственной службе. Общеизвестная «безродность» русских, отсутствие у них корней, их бродяжьи наклонности, столь часто отмечавшиеся западными путешественниками, привыкшими к людям, ищущим своих корней в земле ли, в общественном ли положении, в основном проистекают из скверного состояния русского земледелия, то есть неспособности главного источника национального богатства — земли — обеспечить приличное существование»[58].

Князь Бравлин — первый ушкуйник

До сих пор в среде исследователей нет единого мнения о том, когда появились ушкуйники, когда произошли их первые походы. Сколько исследователей, столько и мнений. Но обнаружить исходную точку, как нам кажется, все же не удастся. И всего по одной причине — из-за нехватки первоисточников, особенно тех, что создавались в X, XI или XII веке.

Вот мнение авторитетного в исторической среде исследователя:

«Первые известия об ушкуйниках появляются в начале XIV века. В основном это сведения о том, как ушкуйники вторгались в Волжскую Булгарию, которая в XIII–XV веках была самостоятельным государством, хотя и находилась в зависимости от Золотой Орды. Хан Золотой Орды поручал князьям (бекам) Булгарии сбор дани со своих подданных, а также и с некоторых русских земель в пользу Золотой Орды. Русские князья и беки Булгарии конкурировали друг с другом за право собирать дань, так как большая часть этой дани «прилипала» к рукам князей-сборщиков. По мере того, как Золотая Орда слабела, раздираемая внутренними противоречиями, все сильнее становились оба ее вассала — московское княжество и Булгария (Казанское ханство), тем больше обострялась борьба между ними. Борьба эта принимала самые причудливые формы, в том числе и форму ушкуйничества: возникали многочисленные отряды профессиональных разбойников. Со стороны русских такими отрядами были ушкуйники, а со стороны Булгарии (Казанского ханства) — казаки. И те, и другие были разбойниками и в то же время использовались и как наемники. Соперничество Москвы и Казани закончилось только при Иване Грозном в XVI веке взятием русскими Казани. Ушкуйники действительно громили и грабили булгарские города и селения. Можно подметить, что их активность возрастала в периоды ослабления Ордынского государства в 1360–1380 годы, 1391–1393 годы и в 1400–1409 годы»[59].

Все правильно, кроме одного — изначальной точки отсчета истории ушкуйников. Да, сообщения о повольниках-ушкуйниках как о явлении действительно появляются аж в XIV столетии, но анализ косвенных данных дает нам информацию о более ранней истории ушкуйничества. Мы обязаны в своем исследовании ориентироваться не только на прямые источники (летописи), но и косвенные: западноевропейские хроники, берестяные грамоты, более поздние записки и воспоминания (которые «впитывали» в себя документы предыдущих эпох), а также многочисленные гипотезы, многие из которых не просто занимательны или интересны, но и заслуживают большого внимания[60].

«Русские летописи, богатые фактическим материалом, часто разочаровывают, если захочешь проследить за судьбой князей или бояр, упоминаемых там. Охотнее всего они рассказывают о событиях экстраординарных. Если выписать из летописей упоминания только о погоде, то покажется, что весь XII век был полон стихийными бедствиями. Это, конечно, не так, начало похолодания, которое тяжело ударило по сельскому хозяйству Европы, падает на рубеж XIII века. Век двенадцатый в целом еще благополучен. Но хроники так же мало интересуются хорошей погодой, как обыкновенной жизнью исторических персонажей. Зато таких возмутителей спокойствия, как князь Юрий Долгорукий, они держат в центре внимания. Ведь те — катализаторы конфликтов. Остальных вспоминают в случаях, когда они в эти конфликты втягиваются либо попадают в чрезвычайные обстоятельства»[61].

…Появление ушкуйничества, если не считать ушкуйничьими набегами походы первых князей на Византию, стоит отнести к IX столетию. Да, сам термин «ушкуйники» появился гораздо позже, но дело не только (и не столько) в определении, сколько характеристиках явления, в фактах, событиях, именах (даже, если все они — предмет дискуссий и в наше время).

Из «Жития Стефана Сурожского»: «По смерти же святого Стефана минуло немало лет[62]. Пришла рать великая русская из Новгорода[63], князь Бравлин[64] весьма силен и, попленив от Корсуня до Корчева, со многою силою пришел к Сурожу. Десять дней продолжалась злая битва, и через десять дней Бравлин, силою взломав железные ворота, вошел в город и, взяв меч свой, подошел к церкви святой Софии. И разбив двери, он вошел туда, где находится гроб святого. А на гробе царское одеяло и жемчуг, и золото, и камень драгоценный, и лампады золотые, и сосудов золотых много. Все было пограблено. И в тот час разболелся Бравлин, обратилось лицо его назад, и, лежа, он источал пену. И сказал боярам своим: «Верните все, что взяли». Они же возвратили все и хотели взять оттуда князя. Князь же возопил: «Не делайте этого, пусть останусь лежать, ибо хочет меня изломать один старый святой муж, притиснул меня, и душа изойти из меня хочет»…И не вставал с места князь, пока не сказал боярам: «Возвратите все, сколько пограбили, священные сосуды церковные в Корсуни и Корчи, и везде, и принесите сюда все и положите к гробу Стефана»….

И затем устрашающе говорит святой Стефан князю: «Если не крестишься в моей церкви, не уйдешь отсюда и не возвратишься домой». И возопил князь: «Пусть придут попы и окрестят меня. Если встану и лицо мое вновь обратится, то крещусь!». И пришли попы и архиепископ Филарет, и сотворили молитву над князем, и крестили во имя Отца, и Сына, и Святого духа. И снова обратилось лицо его вперед. Крестились же с ним и все его бояре. Но еще шея его болела. И сказали попы князю: «Обещай Богу, что всех мужей, жен и детей, плененных от Корсуни до Корча, ты велишь освободить и вернуть назад». Тогда князь повелел отпустить всех пленников восвояси. И в течение недели не выходил он из церкви, пока не дал великий дар святому Стефану. И отошел, почтив город, людей и попов. И, услышав об этом, другие ратники опасались совершать нападения, а если кто и совершал таковые, то уходил посрамленным»[65].

Из «Жития Георгия Амастридского»[66]:

«То, что следует далее, и еще более удивительно. Было нашествие варваров, руси, народа, как все знают[67], в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле и по имени народ[68], — начав разорение от Пропонтиды[69] и посетив прочее побережье, достигли, наконец, и до отечества святого, посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыня оскверняется: на месте их нечестивые алтари, беззаконные возлияния и жертвы, то древнее таврическое избиение иностранцев[70], у них сохраняющее свою силу. Убийство девиц, мужей и жен; и не было никого помогающего, никого, готового противостоять. Лугам, источникам и деревьям воздается поклонение. Верховный Промысл допускает это, может быть, для того, чтобы умножилось беззаконие, что, как мы знаем из Писания, много раз испытал Израиль.

Пастырь добрый не был на лице телом, а духом был с Богом и, в непостижимых судах его читая, как посвященный, лицом к лицу, медлил заступлением и откладывал помощь. Но наконец, он не возмог презреть, и вот он и здесь чудодействует не меньше, чем в других случаях. Когда варвары вошли в храм и увидели гробницу, они вообразили, что тут сокровище, как и действительно это было сокровище. Устремившись, чтобы раскопать оное, они вдруг почувствовали себя расслабленными в руках, расслабленными в ногах и, связанные невидимыми узами, оставаясь совершенно неподвижными, жалкими, будучи полны удивления и страха и ничего другого не имея силы сделать, как только издавать звуки голоса»[71].