Гостеприимная Арктика - Вильялмур Стефанссон

Период зимней тьмы представляет для эскимоса приблизительно то же, что самый жаркий период лета для горожанина. Темнота сама по себе, вероятно, не более приятна эскимосу, чем жара приятна горожанину; но для каждого из них соответствующее явление означает, что наступило время отдыха. В самый темный период зимы слишком трудно охотиться, и эскимос заранее заготовляет себе запасы пищи на пару месяцев. В эти месяцы у него нет никакой серьезной работы, и он совершает дальние поездки, навещая своих друзей и проводя у них время в песнях, плясках и пиршествах. Поэтому эскимосы любят темный период зимы больше, чем какое бы то ни было другое время года, и на побережье Ледовитого океана зимняя тьма производит не более «гнетущее» впечатление, чем полуночная тьма на Бродвее.

Музыка

Самое правильное рассуждение дает самые ошибочные выводы, если исходит из ложных оснований. Если бы обычное представление об Арктике было правильно, то эскимосы действительно были бы так несчастны, как о них принято думать. Однако почти 90% полярных путешественников единогласно утверждают, что эскимосы живут беззаботно и весело. Некоторые исследователи все же называли их несчастными, но это лишь означало, что сами исследователи сочли бы себя несчастными, живя в подобных условиях. Нельзя было не заметить, как много у эскимосов досуга, посвящаемого играм, рассказам, пляскам и прочим развлечениям; большинство исследователей признает, что в течение месяца эскимос смеется не меньше, чем белый человек в течение целого года. В своем первобытном состоянии эскимос обычно имеет достаточно здоровой пищи; поэтому он обладает идеальным здоровьем, которое является первым условием счастья. Вместе с тем для своего прокормления эскимосам приходится затрачивать гораздо меньше труда, чем населению наших стран.

Признав, что эскимосы имеют много досуга, здоровы и счастливы, мы начинаем догадываться, что страна, в которой они живут, не так плоха. Но тут мы наталкиваемся на обычный парадокс консерватизма, свойственного людям в любых местах земного шара. Сами эскимосы убеждены, что на населенном ими побережье Полярного моря условия вполне благоприятны для человеческого существования; но те же эскимосы были убеждены не менее твердо, чем наши ученые и исследователи, что к северу от побережья океан является пустынным и безжизненным. И вот основная задача нашей экспедиции заключалась в том, чтобы доказать правильность обратной теории, а именно — что как на плавучих льдах, так и на островах Полярного моря можно просуществовать за счет местной фауны. Эту задачу пришлось решать силами белых людей, так как эскимосы считали наше предприятие бессмысленным и отказывались принять в нем участие.

ГЛАВА III. РАЗЛУКА С ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ НА ПЯТЬ ЛЕТ

Когда в конце июля 1913 г. наши три судна отплыли от романтического «лагеря золотоискателей» (Ном, Аляска) и направились на север, в Ледовитый океан, я имел лишь один серьезный повод для недовольства нашей экспедицией: она была снаряжена слишком пышно. Казалось, что предусмотрено решительно все. Для любой комбинации обстоятельств у нас был наготове соответствующий план, плюс еще один запасный план на случай неудачи первого. Ученый персонал экспедиции состоял из тринадцати специалистов по различным отраслям знания, связанным с исследованием Арктики. Командирами всех наших судов и их помощниками были хорошие моряки, а судном «Карлук», на котором я находился, командовал капитан «Боб» Бартлетт, имевший репутацию лучшего ледового штурмана в мире, пользовавшийсяполным доверием экипажа и отвечавший на каждое мое предложение или приказание — «Есть, сэр!», когда хотел держаться официального тона и когда подчиненные могли нас слышать; в прочих случаях Бартлетт отвечал: «Не беспокойтесь, положитесь на меня».

Итак, меня огорчало, что в нашей экспедиции от начальника, по-видимому, не требовалось никакой деятельности, а потому я боялся, что плавная работа всех механизмов экспедиции сильно мне наскучит.

Мои опасения на этот счет постепенно начали отпадать. Во-первых, на «Аляске» — 30-тонной моторной шхуне, под командой д-ра Рудольфа Андерсона, возникли неполадки в двигателе, вследствие чего пришлось направить ее для ремонта в Теллер, находящийся в 90 милях к северу от Нома. Затем надвинулся шторм, и остальные два наших судна разлучились, так как капитан Питер Бернард, командовавший 30-тонной моторной шхуной «Мэри Сакс» (снабженной двумя гребными винтами) и хорошо знакомый с местными условиями, признал возможным держаться возле берега, тогда как капитан Бартлетт, в качестве «глубоководного шкипера» с Атлантики, предпочел направиться в открытое море.

Шторм основательно нас встряхнул. Наш 250-тонный «Карлук» имел в трюме больше груза, чем следовало, причем на палубе, кроме того, находилось еще 150 т груза, с которым нас ни за что не выпустили бы из порта в Номе, если бы там были строгие инспектора, не позволяющие даже исследовательским судам нарушать общие правила безопасности. Тяжелый груз «Карлука» придал ему такую глубокую осадку, что палуба оказалась почти на уровне воды, и, несмотря на искусное управление судном, обрушивавшиеся волны иногда ударяли в палубный груз и смещали его, вызывая значительный крен. Положение становилось довольно занятным; но, пробыв в бурном море 15–20 часов, мы укрылись от шторма за мысом Томпсон. Нашему капитану вряд ли было бы приятно признаться, что мы спешили туда, как в убежище, а потому подразумевалось, что стоянка вызвана необходимостью подождать «Мэри Сакс», а также купить собак и пищу для них.

Отправившись в поселок, расположенный на мысе Надежды, мы в течение суток закупили там несколько собак и большое количество моржового мяса для их прокормления, а также наняли двух эскимосов, Пайюрака и Асатсяка. Вообще я намеревался нанять большее число эскимосов, но предпочитал сделать это в восточной части побережья, где эскимосы мне лично знакомы, а многих из них я знал еще детьми.

Предполагалось, что «Мэри Сакс» следует за нами, и я хотел бы дождаться ее; но ветер дул с севера и мог пригнать лед, который преградил бы нам путь. Поэтому решено было идти к востоку, по направлению к мысу Барроу. На протяжении дальнейших 100 миль море оказалось свободным ото льда; но волны постепенно утихали, а потому мы знали, что льды должны быть близко.

Согласно известному принципу эстетики, человеку нравится то, к чему он привык, тогда как абсолютно непривычное вызывает отвращение. По словам Плутарха, воины Ганнибала много слышали в Карфагене о безобразии Альпийских гор, но, увидев их, нашли, что действительность превзошла их наихудшие опасения. Такое же впечатление производят плавучие льды на наших южан, которые наслушались об ужасах полярных льдов и ассоциируют их с такими трагедиями, как гибель «Титаника» или голодная смерть ста участников экспедиции Джона Франклина. Но после того как я мирно провел на льдах целые годы, находя на них пищу и удобный ночлег, я чувствую себя среди плавучих льдов так же хорошо, как швейцарец в Альпах, внушавших ужас африканским воинам Ганнибала. Попадая во льды из открытого океана, я переживаю такое же настроение, как уроженец лесистой местности, добравшийся до леса после путешествия по степи. С Бартлеттом я не говорил на эту тему, но, вероятно, и он испытывал нечто подобное.