Любовь и прочие обстоятельства - Эйлет Уолдман

— Я пока не могу их убрать, — говорю я.

— Ничего страшного.

Джек просовывает руку мне под шею, и я трусь щекой о рукав его пижамы. Джек носит пижаму, когда Уильям ночует у нас. Я — нет. Поначалу пыталась, но всю ночь вертелась и ерзала. Теперь я просто кладу ночнушку в изголовье постели. Если Уильям зовет нас во сне или заходит в спальню, я быстро хватаю ее и натягиваю.

— Не то чтобы я хотела вечно их хранить…

— Знаю, Эм.

— Просто… пока не могу.

— Ничего.

— Прости, что велела Уильяму замолчать.

Джек меняет тему:

— Чем ты сегодня занималась?

Я пожимаю плечами.

— В общем, ничем. Читала. Разговаривала с отцом.

— И как поживает старина Гринлиф? — спрашивает Джек.

Так они друг друга называют — старина Гринлиф и старина Вульф. Поначалу отец был страшно недоволен моим романом с Джеком. Разница в возрасте приводила его в ужас. Забавно слышать такое от человека, женившегося на женщине четырнадцатью годами моложе, а потом изменявшего ей с девушкой, которой едва исполнился двадцать один. Когда я намекнула на это отцу (не на последнее обстоятельство, памятуя о своем обещании), он ворчливо признал, что я права, но напомнил, что его брак с моей матерью завершился разводом и мне следует извлечь из этого урок. Я возразила, что брак продлился тридцать лет, и в очередной раз с трудом удержалась, чтобы не напомнить ему о стриптизерше. Потом папа познакомился с Джеком и немедленно привязался к нему. Он шутливо называл его «старина». Приязнь была обоюдная, и Джек ответил тем же. Старина Гринлиф и старина Вульф. Они шутили друг над другом, веселились, смеялись чужим шуткам и каламбурам. Я благодарна им за это, хотя большую часть времени, проведенного в обществе отца, думаю о том, что сказал бы мой муж, если бы узнал, сколько наличных старина Гринлиф сунул в трусики стриптизерши.

— У старины Гринлифа все в порядке, — отвечаю я. — Они с Люси поругались.

— Из-за чего?

— Не знаю, не прислушивалась. Наверное, Люси сделала какую-нибудь гадость.

Понимаю, что поступаю неблагородно по отношению к сестрам — особенно к Люси, — но я не простила им то, как они обращались с моей матерью. Они на протяжении многих лет так ужасно себя вели, что я, наверное, не сумею их простить, даже если они попросят. Но такая возможность мне не представится, поскольку им даже не придет в голову, что их поведение заслуживает порицания. И все же очень приятно думать, что однажды они раскаются и попросят прощения — не у меня, у мамы.

Вдруг я вспоминаю, что не послала Люси благодарственную записку за подаренное ею столовое серебро с гравировкой и посуду для ребенка. Что требует этикет в подобных случаях? Нужно ли посылать записку? А если да, то что написать? «Спасибо за подарок, но, к сожалению, ребенок не сможет им воспользоваться»? Может быть, все вернуть? А если отправитель изо всех сил постарался подчеркнуть, что подарок куплен в дорогом магазине, где к покупке бесплатно прилагаются упаковка и белая ленточка? Может, попросить совета у знающих людей? Я наверняка не первая сталкиваюсь с этой проблемой. Завтра выйду в Интернет и поищу сайт, где общаются матери умерших детей. Возможно, кто-нибудь сумеет ответить на мой вопрос.

Обычно я стараюсь избегать подобных сайтов, как и разнообразных реабилитационных групп. Компания других скорбящих матерей меня не утешит, а только вгонит в еще пущее уныние. Аналогично компания счастливых матерей. Не считая Джека, я способна выносить лишь общество людей, которые никогда не были — или не будут — родителями. Как мой приятель Саймон, одинокий гомик. Джек однажды предложил посетить психологический тренинг для родителей, переживших потерю ребенка. Я показала ему статью в «Таймс», где речь шла о том, что люди, пережившие утрату близкого человека, не получают ощутимой пользы ни от участия в подобных вещах, ни от психологических консультаций.

— Ты разговаривала с мамой? — спрашивает Джек.

Я киваю. Разумеется. Я каждый день разговариваю с мамой, иногда по нескольку раз, если она беспокоится. Она постоянно беспокоится за меня после смерти Изабель. Я стала вечной маминой собеседницей и живо интересуюсь проблемами благотворительного общества округа Берген и Добрососедской ассоциации Глен-Рок.

Джек выключает свет. Его рука осторожно ложится на бедро, мизинец касается сустава, места, где кожа стала дряблой и мягкой после беременности.

Я напрягаюсь.

— Ты не против, если я почитаю? Что-то не хочу спать.

— Конечно.

Его разочарование настолько очевидно, что даже смешно. Джек похож на пятилетнего мальчика, который открыл рождественский подарок, ожидая увидеть там пистолет, а взамен получил книжку.

Бедный Джек. Наверное, женясь на женщине десятью годами младше, он полагал, что жизнь превратится в статью из журнала «Пентхаус». Полтора года наши ночи были просто вакханалиями страсти, после которых мы засыпали изнеможенными и потными. Джек, наверное, думал, что это будет длиться вечно и ему придется принимать виагру, чтобы оставаться в форме. Но прошло уже два с половиной месяца с того дня, как я в последний раз позволила ему прикоснуться ко мне со страстью. Два с половиной месяца с того дня, как родилась Изабель.

Я читаю роман о молодых жителях Нью-Йорка, чья жизнь — череда блестящих ресторанов, вернисажей, садомазохистских клубов, метамфетамина. Это — единственное, что я могу читать в последнее время. Никаких детей, никаких намеков на продолжение рода. Когда понимаю, что Джек спит, то выжидаю несколько минут, заложив книжку пальцем, потом загибаю страницу, бесшумно кладу книгу на столик и тихонько открываю ящик стола, где хранятся наиболее интимные, тайные атрибуты брака. Презервативы, смазки, синий вибратор с серебристым наконечником. Пинцет, которым я выщипываю волоски у Джека между бровями и у себя на груди. Сигарета, спрятанная в спичечном коробке. Конверт с фотографиями.

За неделю до родов я подарила Джеку цифровой фотоаппарат. Он несколько месяцев дразнил меня, что будет снимать на видео роды и то, как я избавлюсь от содержимого прямой кишки, прежде чем вытолкнуть головку ребенка. Я знала, что это пустые угрозы: Каролина забрала видеокамеру Джека при разделе имущества. Еще она прихватила фотоаппарат. А моя камера, «Никон», слишком продвинута, чтобы Джек научился с ней управляться. Муж сделал не так уж много фотографий. Не так много, как мне хотелось, не так много, как сделал бы, если бы знал, что эти снимки — единственная память о нашем ребенке.

Семнадцать фотографий Изабель Гринлиф Вульф. Джек загрузил их в компьютер, прежде чем она умерла, и заказал распечатки в интернет-салоне. Они прибыли по почте, и я забрала их, не сказав Джеку.