Любовь и прочие обстоятельства - Эйлет Уолдман

Я ставлю на стол три зеленые тарелки.

— Кому с лаймом? — спрашиваю я.

Глава 6

Ночью, в постели, Джек вздыхает:

— Уильям не понимает, что говорит.

— Да.

— Он просто еще не знает, как с этим жить.

— Да.

— Он тоже по ней скучает.

Я молчу, мысленно повторяя имя дочери. Я выбрала его на раннем сроке беременности, еще до того как поделилась новостью с Джеком. Когда-то он рассказывал о своей бабушке, которая в детстве уехала из Франции в Америку, но всю жизнь говорила с ощутимым французским акцентом. Джек рассказал об этом и повязал мне на шею шелковый шарф от Прада — по его словам, бабушке бы очень понравилось: она была небогата, но предпочитала стильную одежду и любила яркие цвета. Мы пообедали в «Нобу» и прогулялись пешком. Минул ровно год с тех пор, как мы впервые занимались любовью, и сначала мы помышляли о том, чтобы повторить наши акробатические упражнения в офисном кресле. Потом решили пощадить деликатность Мэрилин и просто купили друг другу дорогие подарки. Джек получил темно-коричневый кожаный пиджак, на который ушла изрядная часть моей зарплаты, зато мне пришлось тащить сразу несколько пакетов, поэтому Джек был вынужден сам завязать изумрудно-зеленый шелковый шарф у меня на шее.

— Мы назовем ребенка в честь твоей бабушки, — заявила я, рассматривая себя в зеркало.

— Что? — переспросил Джек, как будто не расслышал.

— Ну, если у нас будет ребенок…

Джек стискивает мои пальцы.

— У нас будет ребенок, Эмми. Однажды. Но только не прямо сейчас, хорошо?

Я молчу.

— Развод еще не окончен. Уильям только-только начал привыкать к тому, что мы живем вместе. А тебе всего тридцать один год, ты сама еще ребенок.

Мне бы следовало рассмеяться, коснуться пальцем его щеки и сказать: «Слишком поздно, любимый. Ты станешь папой». Но хорошие мысли никогда не приходят в голову вовремя. Вместо этого я истерически расплакалась прямо в магазине и замочила слезами шелковый шарф, прежде чем Джек успел расплатиться и вывести меня.

Восемь месяцев спустя у нас родилась дочь.

Она была совершенно здорова, и роды, если верить акушерке, прошли легко и без осложнений. Впрочем, у меня на этот счет свое мнение. Мои подруги, которым довелось испытать долгие часы схваток (в частности, одна из них не упускает возможности с возмутительным бахвальством поведать о сорока четырех часах, проведенных в аду), не очень-то мне сочувствовали. После трагедии они по большей части даже не удосужились позвонить. Знакомые присылали ободряющие и слегка загадочные сообщения, не упоминая в них ни имени ребенка, ни даже самого ребенка, спрашивали, как дела, и выражали надежду, что все в порядке. Кто может их винить? Если бы роли поменялись, разве бы я сделала нечто большее, кроме как послать корзину фруктов и сочувственную, но не слишком сентиментальную записку со словами соболезнования? Нет, наверное.

Роды продолжались всего девять часов. Мы хотели большую часть времени провести дома, сидя в ванной или лежа на огромном резиновом шаре, который принесла нам компаньонка Фелиция. Но в итоге оказались в больнице. Я оставалась абсолютно спокойна, когда на занятиях для будущих матерей мы получали по пригоршне льда, который должен был симулировать боль от схваток. Я вдыхала через нос, а выдыхала через рот, рисуя себе лепестки лотоса. Но как только схватки начались по-настоящему, я стала рыдать и задыхаться.

Мы отправились в больницу, получив от Ивана наилучшие пожелания (заодно консьерж напомнил, что ребенка нужно одеть потеплее, поскольку в ноябре всегда холоднее, чем кажется). В такси я положила голову на колени Джека. Он нежно касался кончиками пальцев моих век — Джек всегда так делает, когда у меня болит голова.

— Поцелуй меня, — попросила я.

Он наклонился и прижался губами. Они были обветренные. Недавно Джек покатался на лыжах, поскольку знал, что в этом сезоне не получится часто выбираться на долгие прогулки. Я лизнула загрубевшую нижнюю губу. Джек снова меня поцеловал. В эту секунду начались схватки, и я попыталась отодвинуться, но он меня не отпустил. Мы целовались, пока длились схватки. Он двигал языком, нажимал и прикусывал, так что в конце концов я уже не понимала, что такое эта боль в животе — мучение или удовольствие.

Ребенок появился на свет в клинике на Йорк-авеню, хотя лично я бы предпочла Маунт-Синай. Акушера, принимавшего роды, звали доктор Флетчер Брюстер (или Брюстер Флетчер, как говорилось на сайте), и это был первый врач нееврейского происхождения, которому довелось касаться какой бы то ни было части моего тела, за исключением непальского дантиста, лечившего мне в Катманду сломанный зуб. Хотя я не шовинистка, в отличие от отца, но суеверно (и возможно, ошибочно) убеждена: если бы акушер носил фамилию Абрамович или Коган, если бы роды проходили в Маунт-Синай, если бы гои не трогали меня своими руками, моя дочь осталась бы жива.

Но в клинике Маунт-Синай работала доктор Каролина Соул.

И теперь, лежа в постели рядом с Джеком, я про себя повторяю имя ребенка. Одними губами, чтобы не услышал Джек.

Изабель.

Джек вздыхает.

— Уильям тоже грустит, — говорит он.

— Знаю.

Джек закладывает руки за голову и смотрит в потолок. Я могу сосчитать седые волосы у него над ухом. Иногда я делаю это вслух, и тогда Джек сердится. Сомневаюсь, что ему приятно. Это лишний раз напоминает мужу, что он на девять лет старше меня.

— Эмми, — произносит Джек негромко и хрипло.

— Знаю, — отвечаю я.

— Что ты знаешь?

— Знаю, что нужно убрать вещи из детской.

Джек молчит. Он уже давно перестал удивляться тому, что я порой читаю его мысли и знаю, о чем он думает, еще до того, как он сам это поймет. Я объяснила: все потому, что он мой «башерт», мой избранник. Я поняла это с той самой минуты, как увидела его. Есть еврейская легенда, мидраш, что накануне рождения ангел показывает человеку всю его жизнь, и в частности будущего супруга. Потом ангел касается кожи у тебя под носом, проведя своего рода желобок, и заставляет забыть обо всем, что ты видел. Но не на сто процентов. Остаются следы, достаточные для того, чтобы вызвать воспоминание, когда тебе наконец посчастливится и ты встретишь свою судьбу. Когда я увидела Джека, стоящего на коленях над Фрэнсис Дефарж, я поняла: он — мой башерт. Я его узнала.

— Я пока не могу их убрать, — говорю я.

— Ничего страшного.

Джек просовывает руку мне под шею, и я трусь щекой о рукав его пижамы. Джек носит пижаму, когда Уильям ночует у нас. Я — нет. Поначалу пыталась, но всю ночь вертелась и ерзала. Теперь я просто кладу ночнушку в изголовье постели. Если Уильям зовет нас во сне или заходит в спальню, я быстро хватаю ее и натягиваю.