Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман

чудесный дух, и я слышу, как он ведет таинственные речи с кустами, с деревьями, со струями лесного ручья, и нельзя передать сладостной, блаженной грусти, которой тогда проникается все мое существо!

— Ну вот, — воскликнул Фабиан, — ну вот, опять старая, бесконечная песня о блаженной грусти, о говорящих деревьях и ручьях. Все твои стихи до отказа набиты этими почтенными вещами, которые совсем недурны на слух и приносят какую-то пользу, если не искать за ними чего-то еще… Но скажи мне, мой достойнейший меланхолик, если тебя действительно так раздражают и сердят лекции Моша Терпина, скажи мне на милость, зачем же ты ходишь на них, почему никогда их не пропускаешь, хотя каждый раз сидишь на них онемев и с закрытыми глазами, словно во сне?

— Не спрашивай меня, — отвечал Валтазар, потупив взгляд, — не спрашивай меня об этом, дружище!.. Неведомая сила влечет меня каждое утро в дом Моша Терпина. Я наперед вижу свои муки, но не могу устоять, меня толкает какой-то рой!

— Ха-ха, — звонко засмеялся Фабиан, — ха-ха-ха, как тонко, как поэтично, как таинственно! Неведомая сила, влекущая тебя в дом Моша Терпина, заключена в синих глазах прекрасной Кандиды!.. Мы все давно знаем, что ты по уши влюблен в миленькую дочурку профессора, и поэтому оправдываем твои причуды и глупости. Таков уж удел влюбленных. Ты находишься в первой стадии любовной болезни и должен в поздней юности привыкать ко всем фокусам, через которые мы — я и другие — прошли, слава богу, еще в школьные годы, не привлекая к себе внимания множества зрителей. Но поверь мне, душа моя…

Фабиан между тем снова взял под руку своего друга Валтазара и быстро зашагал с ним дальше. Только теперь вышли они из чащи на широкую дорогу, прорезавшую лес. Тут Фабиан увидел вдали лошадь без всадника, которая рысью бежала им навстречу в облаке пыли.

— Эге! — воскликнул он, прервав свою речь. — Эге, это какая-то паршивая кляча сбросила седока и удрала… Надо нам поймать ее, а потом поискать в лесу ее хозяина.

С этими словами он стал посреди дороги.

Лошадь все приближалась, и тут создалось впечатление, что на обоих ее боках болтается по ботфорту, а на седле копошится что-то черное. Совсем рядом с Фабианом раздалось протяжно-пронзительное «тпру», и в тот же миг мимо головы его пролетела пара ботфортов, а к ногам его подкатилось маленькое странное черное существо.

Большая лошадь стояла как вкопанная и, вытянув вперед шею, обнюхивала своего крошечного хозяина, который барахтался в песке и наконец с трудом поднялся на ножки. Головка малыша утопала в плечах, наросты на груди и спине, короткое туловище и длинные паучьи ножки уподобляли его насаженному на двузубую вилку яблоку с вырезанной сверху рожицей. Увидев перед собой это маленькое страшилище, Фабиан разразился веселым смехом. Но малыш строптиво напялил чуть ли не на глаза беретик, который он подобрал с земли, и, пронзив Фабиана неистовым взглядом, спросил грубым, низким и хриплым голосом:

— Это дорога в Керепес?

— Да, сударь, — мягко и серьезно ответил Валтазар и, подобрав ботфорты, подал их малышу.

Все старания малыша надеть сапоги были напрасны. Он несколько раз перекувыркивался и со стонами катался в песке. Валтазар поставил оба ботфорта рядом, осторожно приподнял малыша и, столь же осторожно его опустив, всунул обе его ноги в эту слишком тяжелую и просторную для них обувь. С гордым видом, уперев одну руку в бок и приложив другую к берету, малыш воскликнул: «Gratias[7], сударь!», зашагал к лошади и взял ее под уздцы. Но все его попытки дотянуться до стремени или вскарабкаться на столь рослое животное были напрасны.

Валтазар, сохраняя ту же серьезность и мягкость, подошел и поставил малыша в стремя. Тот, видимо, слишком сильно махнул в седло, ибо сразу же упал с другой стороны.

— Спокойнее, милейший мосье! — воскликнул Фабиан, снова разразившись оглушительным смехом.

— К черту вашего милейшего мосье, — закричал в ярости малыш, стряхивая песок с одежды, — я студент, и если вы мой коллега, то ваш дурацкий смех — оскорбление, и завтра в Керепесе вам придется драться со мной!

— Мать честная, — воскликнул Фабиан, продолжая смеяться, —

и мать честная, да это же отличный малый, да это же парень хоть куда по части отваги и студенческого этикета!

И с этими словами он поднял малыша, как тот ни вертелся и ни отбивался, и посадил его на лошадь, которая, весело заржав, сразу же понеслась прочь со своим крошечным хозяином… Фабиан держался за бока, задыхаясь от смеха.

— Жестоко, — сказал Валтазар, — смеяться над человеком, которого природа обидела так ужасно, как этого маленького всадника. Если он в самом деле студент, тебе придется с ним драться, и притом, хотя это не в академических правилах, на пистолетах, поскольку ни с рапирой, ни с эспадроном ему не управиться.

— Как ты снова серьезно, — отвечал Фабиан, — как ты снова серьезно и мрачно на все это смотришь, дорогой друг Валтазар. Мне и в голову никогда не приходило смеяться над уродами. Но скажи мне, пристало ли такому горбуну-коротышке садиться на лошадь, из-за шеи которой ему ничего не видно? Пристало ли ему совать свои ножки в такие чертовски просторные сапоги? Пристало ли носить такую облегающую куртку со множеством шнурков, позументов и кистей, такой нелепый бархатный берет? Пристало ли принимать такой надменный, строптивый вид? Пристало ли издавать такие варварские, хриплые звуки?.. Пристало ли ему, повторяю, все это, если он не хочет, чтобы его по праву высмеяли как отъявленного идиота?..

Но я вернусь в город, я хочу поглядеть, какой там поднимется переполох, когда этот рыцарственный студент въедет в него на своем гордом коне!.. К тебе сегодня и правда лучше не подступаться!.. Прощай!

И Фабиан во весь опор побежал лесом в обратный