Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман

фокусы и сделал из своего шарлатанства занятное зрелище, вызывали невероятный наплыв публики на его лекции… Позволь мне, благосклонный читатель, поскольку ты знаешь студентов гораздо лучше, чем знаменитый ученый Птоломей Филадельф, подвести тебя к дому профессора Моша Терпина как раз в тот момент, когда кончилась его лекция. Один из шумной толпы выбегающих студентов сразу же привлечет твое внимание. Ты увидишь хорошо сложенного юношу двадцати трех — двадцати четырех лет, чьи темные, сияющие глаза красноречиво говорят о живом, замечательном уме. Его взгляд можно было бы назвать почти дерзким, если бы мечтательная грусть, которой овеяно все его бледное лицо, не окутывала дымкой этих жгучих лучей. Его сюртук черного тонкого сукна, отделанный рубчатым бархатом, скроен почти по старонемецкому фасону, а к такому сюртуку очень подходит изящный, ослепительно белый кружевной воротник и бархатный берет на каштановых волосах. Одежда эта идет ему оттого, что по всему своему облику, по чинности походки и осанки, по строгому складу лица он как бы и впрямь принадлежит к славной и благочестивой старине и потому в нем нет ни тени той рисовки, которой так много в слепом подражании непонятным образцам при таком же непонимании требований современности. Этот молодой человек, понравившийся тебе, любезный читатель, с первого взгляда, не кто иной, как студент Валтазар, сын добропорядочных, состоятельных родителей, юноша благочестивый, разумный, прилежный, и о нем я собираюсь многое поведать тебе, о читатель, в той любопытной истории, которую взялся написать…

В задумчивости, предавшись, как то было ему свойственно, своим мыслям, Валтазар пошел с лекции профессора Моша Терпина к городским воротам, чтобы направиться вместо фехтовальной площадки в приятный лесок, расположенный в нескольких сотнях шагов от Керепеса. Его друг Фабиан, красивый парень веселого вида и такого же нрава, побежал вслед за ним и догнал его перед самыми воротами.

— Валтазар! — закричал Фабиан во весь голос. — Валтазар, я вижу, ты опять идешь в лес, чтобы одиноко бродить в нем, как какой-нибудь меланхолик-филистер, в то время как молодцы-ребята упражняются в благородном фехтовальном искусстве!.. Прошу тебя, Валтазар, перестань наконец дурить, оставь свои причуды и будь снова таким же веселым и резвым, как прежде. Пойдем, помашем немного рапирами, а захочешь потом погулять за воротами — я, пожалуй, составлю тебе компанию.

— Ты полон добрых намерений, — отвечал Валтазар, — ты полон добрых намерений, Фабиан, и поэтому я не стану злиться на тебя за то, что ты иногда бегаешь за мной как угорелый и лишаешь меня радостей, совершенно тебе неведомых. Ты принадлежишь к тем странным людям, которые считают каждого, кто любит бродить в одиночестве, чудаком-меланхоликом и хотят опекать и лечить его на свой лад, как опекал некогда один придворный льстец достойного принца Гамлета[6], который хорошенько и проучил этого человека, когда тот заявил, что не умеет играть на флейте. От такой науки я тебя, дорогой Фабиан, конечно, избавлю, но от всей души прошу тебя: поищи себе для своих благородных поединков на рапирах и эспадронах другого товарища, а мне предоставь спокойно идти своей дорогой.

— Нет, нет, — воскликнул со смехом Фабиан, — так ты от меня не улизнешь, дружище!.. Не хочешь идти со мной на фехтовальную площадку — ну что ж, я пойду с тобой в лесок. Это долг верного друга — развеять твою печаль. Пойдем же, дорогой Валтазар, пойдем же, если уж тебя нельзя переубедить.

С этими словами он взял своего друга под руку и бодро зашагал с ним дальше. Валтазар, сжав зубы от тихой злости, мрачно молчал, а Фабиан, не закрывая рта, рассказывал одну веселую историю за другой. Нес он и всякий вздор, что всегда случается, если о чем-нибудь весело рассказывают, не закрывая рта.

Когда они вошли наконец в прохладную тень душистого леса, когда зашептали, словно бы вздыхая в тоске, кусты, когда раздались и отозвались в горах чудесные трели ручьев и песни лесных птиц, Валтазар вдруг остановился и, широко раскинув руки, как бы пытаясь любовно обнять деревья и кусты, воскликнул:

— О, теперь мне опять хорошо! Непередаваемо хорошо!

Фабиан поглядел на своего друга несколько озадаченно, словно не понимая его слов и не зная, что сказать по их поводу.

Валтазар схватил его руку и воскликнул в восторге:

— Ведь и твоя, брат, душа наполнилась радостью, ведь и ты тоже постиг теперь блаженную тайну лесного уединения?

— Я не совсем тебя понимаю, брат мой, — отвечал Фабиан, — но если ты считаешь, что прогулка по этому лесу идет тебе на пользу, то я целиком разделяю твое мнение. Разве и я не охотник до прогулок, особенно в хорошей компании, где можно вести разумную, содержательную беседу?.. Сущее удовольствие, например, бродить по окрестностям с нашим профессором Мошем Терпином. Он знает каждое растеньице, каждую травинку, знает, как они называются и к какому они относятся классу, и разбирается в погоде и ветрах…

— Перестань, — воскликнул Валтазар, — прошу тебя, перестань!.. Ты касаешься того, от чего я сбесился бы, если бы мне нечем было утешиться. Манера этого профессора говорить о природе разрывает мне душу. Вернее, речи его наводят на меня такой ужас, словно передо мной сумасшедший, который в своем фатовском безумии вообразил себя королем-властелином и, лаская самодельную соломенную куклу, мнит, что лобзает королевскую невесту! Его так называемые эксперименты кажутся мне гнусной насмешкой над божеством, чье дыхание, ощущаемое нами в природе, будит самые глубокие и самые священные порывы в сокровеннейших глубинах нашей души. Меня часто так и подмывает разбить его склянки и колбы, раскидать все его причиндалы, но я понимаю, что этот болван все равно не перестанет играть с огнем, пока не обожжется… Пойми, Фабиан, эти чувства страшат меня, они сжимают мне сердце на лекциях Моша Терпина, и тогда, наверно, я кажусь вам особенно задумчивым и нелюдимым. Мне чудится тогда, что дома вот-вот рухнут мне на голову, и неописуемый страх гонит меня из города. Но здесь, здесь душа моя сразу наполняется сладким покоем. Лежа на цветущем лугу, я гляжу на бескрайнюю синеву неба, и, как прекрасные сны из далекой страны блаженства, несутся надо мной, над ликующим лесом золотые облака!.. О Фабиан, тогда из моей собственной груди вздымается какой-то