Тройной агент - Джоби Уоррик

Под руководством Бурджака трудится несколько специалистов по антитеррору из «Рыцарей истины». Это подразделение считается элитой Мухабарата — отчасти благодаря тому, что его офицеры тесно общаются с разведками других стран, но также и по причине разнообразия их умений: они могут всё — вести слежку и телефонный перехват, организовывать аресты и допрашивать задержанных. Приказы отдавали Бурджак и его заместитель по имени Хабис. Из общей массы выделялся еще один офицер — кареглазый корпулентный капитан, присутствовавший во время ареста. Не такой крикливый и грубый как некоторые другие, в своей среде он, очевидно, пользовался особым уважением, на каковое вряд ли может рассчитывать обычный носитель капитанских погон. Коллеги называли этого офицера шариф Али.

Когда у следователей Мухабарата вопросы кончились, Балави увели обратно в камеру. Здание тюрьмы было новым, камеры чистые, но крошечные — два с половиной метра в длину и чуть больше полутора в ширину, а вся обстановка — койка с одеялом, полупрозрачное окошко (якобы зеркало) плюс металлическая раковина да унитаз. На голову опять надели колпак, толстая стальная дверь с громом закрылась, и Балави остался один в кромешной тьме. Ощупью добрался до койки, сел и стал ждать.

Минута за минутой прошел час. А может, два? Когда у тебя голова в темном коконе, чувство времени теряешь напрочь.

Надевание на голову колпака — стандартная процедура: таким способом Балави делали сговорчивее, подготавливая к долгой череде допросов, перемежающихся сидением в одиночестве. То, что он испытал до сих пор, только начало. Почти всем задержанным завязывают глаза или как-либо еще лишают возможности видеть, после чего держат в таком состоянии иногда по несколько дней кряду. Ничего не видя, да и слыша из-за толстой двери камеры лишь неясные приглушенные звуки, они быстро теряют ориентацию во времени и пространстве. У добровольцев, поставленных в похожие условия во время медицинских экспериментов, галлюцинации начинались через каких-нибудь пятнадцать минут. Оставленные в таком состоянии на более длительный срок, они испытывали беспричинную тревогу, чувство беспомощности и подавленность. В одном из подобных опытов британские ученые обнаружили, что, если человека продержать в таких условиях сорок восемь часов, у него появятся любые внушаемые ему симптомы. Комфортная сухая комната вдруг может стать морозильной камерой или наполниться водой, или начнет кишеть живыми змеями.

Чтобы сознание не уплывало, Балави пытался читать молитвы. Но, как он сам признавал позднее, его поминутно пронзал страх: что с ним сделают и когда именно. Бить будут наверняка, а может, чего и похуже. Хватит ли мужества выдержать? Не сломается ли он, не начнет ли выдавать имена связников? Что, если начнут угрожать замучить жену или дочек? А если за отца возьмутся? Балави ждал, прислушиваясь к каждому шороху — к шагам, звяканью ключей, постукиванию дубинкой о шлакобетонную стену: это охранники прохаживаются по коридору.

Балави вдруг вспомнился недавний сон. Несколькими неделями раньше ему приснился Заркави. Балави к нему относился с огромным пиететом, во многом даже идеализировал его — то ли потому, что Заркави тоже иорданец, то ли еще по какой причине, но Балави рыдал как дитя, когда этот террорист погиб во время налета американских бомбардировщиков в 2006 году. Но во сне Заркави был опять живой и, что самое удивительное, сам пришел к нему в дом отца.

— Разве вы живы? — спросил его Балави. А тот сидит, и в свете луны лицо у него такое одухотворенное… При этом вроде как что-то делает. Взрывное устройство, что ли…

— Меня убили, но я, как видишь, жив, — проговорил Заркави.

Не зная, что сказать человеку, чьи видеообращения он без конца изучал в интернете, Балави с трудом подыскивал слова. Может быть, Заркави примет от него какую-нибудь помощь? Что, если Балави отдаст ему свою машину? Да и вообще: не стать ли им мучениками вместе?

Заркави ничего не ответил, и сон внезапно оборвался. Проснулся Балави в тревоге, и даже по прошествии многих дней эта странная встреча так его угнетала, что он рассказал о ней нескольким друзьям. Хотелось понять, что бы это могло значить.

Все сходились в том, что такой сон — дурное предзнаменование. Один приятель объяснил Балави, что сон послан ему как предупреждение, как знак, что скоро арестуют. Однако другой приятель сказал, что таким способом Заркави передал ему свое благословение. Это, говорит, тебя Господь зовет на особое служение, совершишь в джихаде какой-то подвиг, на который специально избран.

«Теперь ты призван на путь Аллаха», — сказал ему тот приятель.

Через двадцать четыре часа после ареста на состоянии Балави начало сказываться напряжение двух суток без сна. Голос раздраженно срывался, но задора в глазах видно не было. А сидевшие через стол напротив сотрудники Мухабарата брались за него все крепче.

Кто такой Абу Шадийя? Кто такой Яман Мухаддаб?

На сей раз его допрашивали Али бен Зеид и офицер помоложе; их интересовали настоящие имена других блогеров и комментаторов с того же участка интернет-пространства, где действовал Абу Дуджана. Неосведомленность Балави выглядела весьма правдоподобно. Так же как и он, другие авторы пользовались вымышленными именами, и почти никто не знал, кто они на самом деле такие и где живут. Балави было известно, что среди блогеров могут быть и агенты американской разведки. И некоторые наверняка действительно таковыми были.

Ладно, тогда вопрос такой: Расскажите нам о ваших планах пойти в шахиды.

Тот следователь, что помоложе, вынул из папки с личным делом Балави листок и стал читать вслух. Балави узнал собственные слова — это была статья, которую он написал, посмотрев в новостях сюжет о недавних воздушных налетах Израиля на сектор Газа. На видео были засняты израильские женщины и девочки на крыше дома, они смотрели, как произведенные в США штурмовики F-16 бомбят цели в центре Газы. Женщины передавали из рук в руки бинокль, болтали и смеялись, как будто смотрят футбол. Они смеялись! На это глядя, Балави почувствовал, как овладевшее им отвращение сперва разливается по всему его существу, а потом уходит куда-то внутрь, наполняя его смесью ярости и презрения, направленного частично и на себя, на трусливую свою натуру.

Но это было две недели назад. Теперь же Балави молчит. Нет сил.

«Когда же, наконец, мои слова напитаются моею кровью? — продолжил следователь, читая распечатку. — Я чувствую, что слова у меня иссякли, так что тем, кто исповедует джихад, советую не загонять себя в ту же ловушку, в которой оказался я: не мучить себя кошмарной перспективой однажды умереть в постели».

Али бен Зеид окинул арестованного долгим взглядом. Круто загибает. Но на Заркави парень не тянет.

Бен Зеиду приходилось работать с настоящими террористами, закоренелыми моджахедами, настолько фанатичными, что они призывали смерть, торопили ее и отказывались раскалываться, с чем бы Мухабарат к ним ни подступался. Тогда как Балави спустил пары в первый же день. Отвечает с вызовом, но сразу видно — слабый человек: у него не хватает сил даже на то, чтобы не смыкались веки. Изнеженный и слабый.

Как ни странно, есть в нем что-то раздражающе знакомое, словно это какой-то забытый одноклассник бен Зеида. А ведь и впрямь! Они примерно одного возраста. Оба учились в университетах, оба жили за границей. Оба происходят из семей, чьи предки жили на Аравийском полуострове и претендовали на близость к пророку Магомету. У обоих родители достаточно попутешествовали, чтобы дать им представление о жизни не только в Иордании, но и за ее пределами. Балави женат, у него две маленькие дочки; бен Зеид, женившийся недавно, надеется тоже вскоре завести детей.

Бен Зеид даже может понять (в отвлеченном, философском смысле) ту глубокую обиду и возмущение, которым полон интернетский двойник подследственного. Несмотря на внешнее согласие с официальной государственной политикой мирного сосуществования с Израилем, на бен Зеида частенько накатывали приступы гнева и горечи, особенно по утрам, когда он выходил на веранду своего дома, расположенного высоко на горе над Мертвым морем, садился там, и его взгляду открывались возделанные поля на севере и западе — плодородные земли, которые арабам больше не принадлежат. Сообщение о том, что израильтяне на танках в конце декабря ворвались в Газу, убив более пятисот человек и не очень-то разбираясь, боевик ли это «Хамаса» или мирный житель, почти все иорданцы восприняли с негодованием: арабы увидели в этом чудовищно непропорциональный ответ на ракетные обстрелы.

Но где-то, видимо, Балави оступился и сорвался — так виделось это дело бен Зеиду и его коллегам. Вопреки всякой логике и собственным интересам он подцепил опасную умственную заразу, которая грозит уничтожить все, чего Иордания достигла за полвека неустойчивого социального прогресса. Не пожалев семьи и репутации, он фактически пошел служить фанатикам, живущим в пещерах где-то в двух тысячах километров к востоку.