Любовь под дождем - Нагиб Махфуз

— Скорей всего, — заметил я. — Ведь нам почти ничего не известно об этом юноше — ни о его семье, ни о его связях.

— Как я хочу, чтобы быстрее обнаружили убийцу и чтобы он оказался посторонним человеком, — сказала Марианна. — Не хватало мне только здесь полицейских физиономий.

— И я так думаю, — поддержал ее Талаба Марзук.

Я спросил о Зухре.

— Бедняжка совсем пала духом, — ответила, вздохнув, Марианна.

— А можно ее повидать? — спросил я.

— Она заперлась в своей комнате и не выходит.

Когда Марианна ушла, я закрыл глаза и глубоко задумался.

Хусни Алям

Фрикико, не упрекай меня!

Потемневшее море бурлит и бушует. В гневе сталкиваются и бьются кипящие волны. Революция. Почему бы и нет?! Пусть она образумит вас и собьет спесь, о потомки рабов! Правда, я тоже один из вас, но уж такова воля судьбы. Одна голубоглазая отчитала меня, заявив, что я неинтеллигентен и что мои сто федданов земли — непрочный капитал. Она решила ждать более подходящей партии.

С балкона отеля «Сесиль» не видно набережной. Но зато, если перегнуться через перила, перед тобой, будто с палубы корабля, открывается бухта, зажатая между парапетом набережной и каменным молом, вытянутым в море, словно огромная рука. Тяжелые волны перекатываются, меняя цвет от синего до черного.

Комната моя напоминает мне наш семейный замок в Танте и поэтому очень стесняет меня. Ушло величие сельских феодалов, настало время дипломов, которыми щеголяют разные подлецы. Хорошо. Пусть будет революция. Пусть она расправится с вами. Я отрекаюсь от вас, обломки старого мира. Я займусь делом.

Фрикико, не упрекай меня.

У меня старое правило — устанавливать приятельские отношения со слугами отелей, в которых я останавливаюсь. И вот однажды, когда нубиец Мухаммед принес мне в номер завтрак, мне вздумалось сказать ему:

— Как неуютно мне и скучно в вашем великолепном отеле.

— Ты долго намерен прожить в Александрии? — спросил он.

— Очень!

— Не лучше ли тебе в таком случае остановиться в каком-нибудь пансионате?

Я вопросительно посмотрел на него.

— Есть один приличный пансионат. У тебя там будет больше развлечений и меньше расходов. Только пусть это останется между нами.

Веселый, исполнительный и вероломный. Служит одним и работает на других, как и большинство моих дорогих соотечественников. Однако действительно, в пансионате хорошая, семейная атмосфера, которая наилучшим образом подходит для того, кто обдумывает проект нового начинания. А что привело меня в «Сесиль», если не укоренившаяся привычка и необузданное тщеславие?!

В оконце на двери появилось красивое лицо. Гораздо более красивое, чем подобает служанке. Даже более красивое, чем подобает хозяйке пансионата. О прекрасная юность! Она пленила меня с первого взгляда.

— Да?!

Крестьянка? Удивительно. Пусть сгниет «Сесиль» в морской пучине.

— По рекомендации Мухаммеда Кямеля из отеля «Сесиль».

Она пригласила меня в холл, а сама удалилась во внутренние комнаты. Я стал разглядывать портреты на стенах. Кто же этот английский офицер? А эта красавица, опирающаяся о спинку кресла? Волнующе красива, однако очень уж старомодна. Фасон ее платья говорит о том, что она современница девы Марии!

Вошла старая женщина, сверкающая золотыми украшениями. Несомненно, хозяйка пансионата. Портрет, конечно, сделан с нее — до того, как ее разрушило время. Законченный тип сводницы-иностранки, отошедшей от дел. А может быть, и не отошедшей, чего бы мне хотелось. Таким образом дело проясняется. Мухаммед Кямель, очевидно, по-своему понял мою жалобу на скуку. И хорошо сделал. Ведь если кто-то заботится о том, как бы облегчить вам жизнь, у вас больше времени остается на обдумывание серьезных начинаний.

— Есть ли у вас свободная комната, мадам?

— Ты жил в «Сесили»?

Я ответил утвердительно. Она улыбнулась. Я бы желал, чтобы она помолодела лет на сорок.

— На сколько дней?

— Не меньше месяца, а возможно, и на год.

— Кроме летнего сезона. Тогда нужно особое соглашение.

— Пусть будет так…

— Студент?

— Из знатной семьи.

— Имя? — она записывала данные в книгу.

— Хусни Алям.

Неинтеллигентный, но со ста федданами земли и вполне довольный жизнью, потому что не знал любви, о которой поется в песнях.

Весьма приличная комната со стенами, окрашенными в фиолетовый цвет. Осенний ветерок играет занавесками. За окном до самого горизонта — море, отливающее яркой голубизной, в небе рассеяны обрывки облаков. Я повернулся к крестьянке, застилавшей постель. У нее крепкое, стройное, красивое тело — мне кажется, она еще не рожала и не делала аборта. Надо бы разведать все местные тайны.

— Как тебя зовут, красавица!

— Зухра.

— Хвала тому, кто дал тебе это имя.

Она без улыбки, кивком, поблагодарила меня.

— Много жильцов в пансионате?

— Двое мужчин и парень вроде тебя…

— Как же можно называть тебя ласково?

— Мое имя Зухра.

Вежлива, но строга больше, чем следовало бы. Ну да это совсем неплохо. Она станет украшением моей будущей квартиры. Она гораздо красивее моей глупой родственницы, которая никак не выберет себе жениха.

Фрикико… не упрекай меня…

— Ты это серьезно?

— Конечно, дорогая.

— Но ты, по-моему, не знаешь любви!

— Я же хочу жениться на тебе!

— Мне кажется, ты не можешь любить.

— Я хочу жениться на тебе, разве это не значит, что я люблю тебя? — сказал я и, подавляя досаду, добавил: — Или ты считаешь, что я недостоин быть твоим мужем?

Немного поколебавшись, она спросила:

— Сколько теперь стоит твоя земля?

Я ответил и направился к выходу.

— Я ухожу, а ты спокойно поразмысли обо всем.

За завтраком я познакомился с остальными жильцами.

Самый старый из них — Амер Вагди, журналист, ушедший на отдых, высокий худощавый человек лет восьмидесяти, завидного здоровья, с морщинистым лицом и глубоко сидящими глазами. Казалось, смерть никак не может найти путей, чтобы подступиться к нему. Я его терпеть не мог; меня возмущало, что он все продолжает жить, тогда как немало молодых людей погибают каждый день.

Имя Талаба Марзука было мне знакомо. Мой дядюшка с большим сочувствием рассказывал нам о наложении ареста на его имущество. Но я, естественно, и вида не подал, что слышал об этом.

— Ты из семьи Алямов из Танты? — спросил Талаба Марзук.

— Да.

— Я знал твоего отца. Он был отличным хозяином.

Он поднялся из-за стола и, обращаясь к Амеру Вагди, заметил:

— Слава аллаху, он недолго оставался под влиянием баламутов.

Заметив, что я не понял, о ком речь, он добавил:

— Я имею в виду вафдистов.

— Я знаю только, — сказал я небрежно, — что он был вафдистом, когда вся страна была вафдистской…

Талаба Марзук кивнул и продолжил свои расспросы:

— У тебя ведь есть брат и сестра?

— Брат служит консулом в Италии, а сестра замужем за нашим послом в Эфиопии.

Щеки его зашевелились.

— А ты?

Я возненавидел его в эту минуту и даже пожелал, чтобы он сгорел или утонул, однако безразличным тоном ответил:

— Ничего…

— И не занимаешься землей?

— Она сдана в аренду, как вам известно, а я думаю заняться чем-нибудь другим.

Третий жилец пансионата, Сархан Аль-Бухейри, бухгалтер компании по производству пряжи в Александрии, внимательно следил за нашей беседой. А тут вмешался в нее:

— Чем же? — спросил он.

— Я еще не решил.

— Может, ты хочешь подыскать себе какую-нибудь должность?

И его я возненавидел. У него легкий деревенский акцент — он прилип к нему на всю жизнь. Он — животное. Даже Мерват не смогла бы повлиять на него, потому что он невоспитан, некультурен и груб.

Если ему вздумается спросить меня о моем аттестате, я запущу в него чашкой с чаем.

— Откуда у тебя такая приверженность к революции?

— Я убежден в ее необходимости…

— Я не верю тебе.

— Верьте, без колебаний.

Он слабо рассмеялся:

— Очевидно, отказ Мерват лишил тебя разума.

— Да что вы, мысль о женитьбе пришла мне в голову лишь на мгновенье, — ответил я раздраженно.

— Да будет милостив аллах к твоему отцу — он дал тебе упорство, но не дал своей мудрости! — тоже не сдержался он.

— Почему ты не рассказываешь нам о своих проектах? — спросила мадам.

— Я еще не решил, на чем остановиться.

— Значит, ты богат?

Я лишь многозначительно улыбнулся, и мадам с интересом посмотрела на меня.