Вацетис — Главком Республики - Николай Черушев

Значительный интерес представляют те страницы воспоминаний И.И. Вацетиса, где описаны торжества по поводу выпуска из академии, встреча с императором российским и беседа с ним: «…5 мая (1909 г. — Н.Ч.) мы должны были представиться государю в Царском Селе по случаю окончания академии, а 6-го отправиться к месту назначения. Я получил назначение отправиться для отбытия лагерного сбора при штабе 45-й пехотной дивизии для ознакомления с обязанностями офицера Генерального штаба.

В Царском Селе нас выстроили в одну шеренгу в Малом дворце в огромном зале. Нас, не причисленных, было 7 человек и нас построили на левом фланге. Я стоял четвертым в этой группе. Ждали около двух часов.

Меня очень интересовал этот случай, так как я хотел увидеть вблизи человека, которому я тогда служил 18 лет и которого за это время ни разу не видел. А нас учили, что надо его любить, уважать. В каком же хозяйстве или предприятии хозяин никому не показывался?

Наконец, около 2 часов раздалась команда начальника академии:

— Смирно, равнение налево!

И в сопровождении военного министра Сухомлинова и начальника Генерального штаба Мышлаевского вышел Николай II. Среднего роста, исхудалый, цвет лица зеленовато-пепельный, небольшая бородка, волосы на пробор. Он был в форме стрелкового батальона своего имени.

Сначала я себя чувствовал в приподнятом настроении, прилив какого-то чувства напряженности. А потом это прошло и сменилось обыкновенным чувством апатии, как это уже бывало сотни раз при представлениях.

Он каждого подробно расспрашивал о службе, об успехах. Наконец подошел к нашей группе. На правом фланге группы стояли трое, о которых начальство хлопотало через тетушек, кумушек, кузин и военного министра о причислении к Генеральному штабу, хотя у них не хватало до 10 баллов по 0,2 или 0,3.

Сухомлинов докладывал:

— Ваше императорское величество, эти не могли быть причислены к Генеральному штабу, так как у них до 10 баллов недостает по одной сотой.

А Мышлаевский поправил Сухомлинова:

— У них не хватает по одной десятой, — уличая военного министра в неточном докладе.

Сухомлинов отпарировал:

— Даже по одной десятой, — и злобно взглянул на начальника Генерального штаба.

Во время этого диалога Николай посматривал на тех трех и сказал:

— Хорошо.

Со мной он поговорил минуты две-три, расспрашивая о прохождении службы.

— Ну, дай бог успеха, — сказал и продвинулся к моему товарищу.

Эта маленькая встреча с могущественным монархом величайшей империи на меня произвела крайне игривое настроение. Мне почему-то пришла мысль, что если бы в этот зал зашел бы прохожий, то он обратился бы к Николаю II с просьбой сказать, не знает ли он, как увидеть императора всероссийского, короля польского, великого князя финляндского и пр., пр….

Мне Николай II показался человеком ограниченных умственных способностей, непроницаемым.

Вечером того же дня в академии был обед окончивших дополнительный курс с участием академического начальства и профессоров. Обед начался в 8 часов вечера и затянулся до 6 часов утра. Не знаю почему, но в начале обеда у меня было ужасно скверное настроение. На меня произвел скверное впечатление этот торг с одной десятой и сотой. Мне что-то было обидно.

Среди окончивших сорок процентов были гвардейцы. Гвардейцы добились незадолго до этого особых привилегий, а именно: в Петербургском округе в Генеральном штабе служат только гвардейцы, офицеры Генерального штаба петербургского округа носят особые отличия на погонах. Это свидетельствовало, что в высших сферах начинают выдвигать гвардейцев в ущерб армейцам. Все преимущества были на стороне гвардии.

Под влиянием подобных размышлений я в уме сделал набросок речи, которую озаглавил: не заграждайте рта у вала молотящего. В ярких красках я обрисовал угнетенность и безрадостное положение армии, оторванность ее от центра и от народа. Указал, что сердце народное должно биться в унисон с сердцем его армии, а не гвардии, которая служит для опоры реакции. Указал, что в Маньчжурию не был послан ни один гвардейский полк. Указал, что гвардия не имеет никаких нравственных преимуществ, что вал молотящий — это армия.

Моя речь была выслушана с чрезвычайным вниманием. По мере того, как я развивал свою тему, я сам взволновался и пример за примером сыпал для подтверждения доводов. Но того, что случилось после окончания речи, я не ожидал. Когда я громовым голосом заявил, что если армия не будет выведена из состояния заброшенности и оторванности от трудовых масс, то нас ожидает катастрофа на европейской войне, мы должны восстановить честь нашего оружия, эти мои слова вызвали овацию, меня подхватили на руки и начали качать. После этой речи я стал центральной фигурой на этом торжестве. Один из профессоров подхватил меня под руку и вывел в другую комнату, расцеловал меня и говорит:

— Благодарю, благодарю, видите, у меня слезы льются, я сам революционер. Мы о вас еще услышим, нельзя обижать армию. Что такое гвардия? Это веселая компания, она оторвалась от народной массы.

Другой профессор подошел ко мне и говорит:

— Кто мог подумать, что вы такой смелый оратор, ведь то, что вы говорили, все сознают, но только не смеют высказать…»{23}

Вне сомнения, нехватка проходного балла для причисления к Генеральному штабу И.И. Вацетиса весьма огорчила. В своих воспоминаниях он говорит, что ему было очень тяжело и обидно. Однако в другом месте он утверждает, что не очень-то и хотел быть на штабной работе: «…Я задавал себе вопрос: «Что же дальше?». Я мог удовлетвориться служебной карьерой и с этой целью отдаться целиком службе. Но в течение лета 1909 года в штабе 45-й дивизии я увидел, что штабная жизнь меня удовлетворить не может: она слишком шаблонная, она обрекла офицера Генерального штаба на пожизненную должность писаря. Что же касается строевой службы, то она гораздо разнообразнее и интереснее, но если заняться исключительно ею, то тоже в конце концов чувствуется скука, неудовлетворенность.

Мне предстояло с осени 1909 года прокомандовать ротой три года, а затем быть командиром батальона, бригады, дивизии и т.д. в зависимости от того, как повезет. Вернее всего, что я, если бы не было войны, успел бы добраться до должности командира корпуса. Однако эта должность меня не удовлетворяла.

К осени 1909 года у меня составился определенный план на будущее. Мне было 36 лет, значит, до предельного возраста оставалось лет 20–25. Я постановил в принципе: до 50-летнего возраста служить в строю, а потом перейти на военно-ученую должность профессора на кафедру в Академии Генерального штаба. Значит, книги бросать нельзя, надо учиться дальше.