Познание необходимости. Детерминизм как принцип научного мировоззрения - Владимир Петрович Огородников

Эйген пришел к выводу, что первые этапы биологической самоорганизации — начало жизни — связаны с особым типом организации предбиологических систем: «Это не столько организация в физическом (т. е. геометрическом) пространстве, сколько функциональная упорядоченность в невероятном разнообразии химических соединений, возможно находящихся в гомогенной фазе». Эйген не склонен вслед за Пригожиным сводить процесс самоорганизации систем к термодинамическому взаимодействию: «Нам нужна организация в другом «пространстве», которое может быть названо «информационным пространством». Эта упорядоченность тоже будет основана на принципе Пригожина — Гленсдорфа [см.: 65. — В. О.], которому я придаю большое значение, но его использование потребует новых параметров и может вывести нас за пределы современной термодинамической теории» [216, с. 35].

Отождествляя детерминизм с однооднозначной причинностью, Эйген уделяет большое внимание доказательству того, что жизнь не могла возникнуть и эволюционировать, подчиняясь такой зависимости. Возможности эволюционной изменчивости несоизмеримо большие, чем их конкретное использование эволюционным процессом: «Молекула ДНК, в которой записана вся генетическая информация клетки кишечной бактерии, состоит из 4x106 элементов. Последовательность такого числа букв соответствует книге объемом в 1500 мелко набранных страниц. Число альтернативных последовательностей составляет здесь примерно 10100000» [217, с. 21].

И вот из этого невообразимого числа возможных вариантов эволюция использует лишь два–три.

Не принимая лапласовский детерминизм, Эйген отбрасывает и абсолютную случайность как основной фактор эволюции (выступая в связи с этим против КОН‑11, опции Ж- Моно). Однако, как уже было выяснено, проблема соотношения необходимого и случайного в развитии неразрешима без привлечения теории диалектического детерминизма. В связи с этим Эйген оказывается в затруднительном положении. С одной стороны, опираясь на работы Е. Вигнера, он утверждает, что вероятность «случайной сборки» живого из неживого исчезающе мала: «Никакое сложное состояние материи, которое мы теперь называем живым, не может возникнуть в результате случайной сборки» [216, с. 14]. С другой стороны, отрицая строгое детерминирование процесса возникновения живого, Эйген вынужден заявить прямо противоположное: «Эволюция должна начаться со случайных событий. «Вначале» — каков бы ни был точный смысл этого понятия, по–видимому, имелся молекулярный хаос, и в гигантском многообразии химических соединений не было никакой функциональной организации. Таким образом, самоорганизация материи, которую мы связываем с «возникновением жизни», должна была начаться со случайных событий» [216, с. 13].

Как видим, здесь немногое добавлено к древнегреческой философии, постулировавшей хаос в качестве исходного состояния мира. Такой подход трудно согласовать с выводом Эйгена: «…процесс возникновения жизни связан с проявлениями ряда свойств, причем все эти свойства поддаются однозначному физическому обоснованию. Предварительные условия для проявления этих свойств, по–видимому, выполнялись шаг за шагом, так что «возникновение жизни», как и эволюцию видов, нельзя представить в виде однократного акта творения» |216, с. 207]. Однако если каждый такой акт — случайность, то эволюция представляет собой цепь случайностей.

Справедливости ради следует отметить, что Эйген вплотную подошел к раскрытию случайности как формы проявления необходимости эволюционного процесса, попытался установить диалектическую связь между необходимостью эволюционного процесса в целом и случайностью структурной организации каждой отдельной популяции [см.: 216, с. 207].

Случайность в действительности не является чем–то самодовлеющим, а представляет собой отклонение в пределах заданной необходимостью меры. Однако Эй- ген не может полностью овладеть этой диалектикой необходимости и случайности в связи с представлением о случайности как о чем–то недетерминированном (беспричинном) [см.: 216, с. 75]. В результате ученый ограничивается указанием на случайность, не пытаясь определить сущность и источник случайного в эволюционном процессе. Убежденность в том, что «единичным процессам соответствуют стохастические законы, макроскопическим — детерминистская теория» [217, с. 49], вновь приводит к противопоставлению необходимости и случайности, зачеркивает их диалектическое единство.

Увлеченность термодинамическими параметрами эволюционного процесса обусловливает вывод Эйгена: «Теория Дарвина оказывается оптимальным принципом, вытекающим из определенных физических предпосылок, а вовсе не «несводимым» феноменом, который относится только к биосфере. Критерий устойчивости Пригожина — Гленсдорфа связывает эту теорию с термодинамической теорией стационарных состояний» [216, с. 204]. И далее: «Детальный анализ механизмов воспроизведения нуклеиновых кислот и белков не дает … оснований для гипотезы о существовании … сил или взаимодействий, присущих только явлениям жизни» [216, с. 207].

Эйген смешивает вопрос о связи биологических процессов с физико–химическими с вопросом о сводимости первых ко вторым. Так, начав борьбу с неовитализмом и добившись на этом пути значительных результатов, ученый на основании сведения детерминизма к однозначной причинности не обнаруживает никаких специфических детерминантов живого и впадает в другую крайность — физикализм.

Это направление вновь вошло на Западе в моду. К физическому взаимодействию пытаются свести психические процессы, и таким образом снять основной вопрос философии — противопоставление материального и идеального начал, упразднить философию. Например, английский психолог Дж. Смарт, определив кредо физикализма: «Не существует ничего, кроме сущностей физики, и никого, чье поведение не подчинялось бы исключительно физическим законам», делает заключение: «Физикализм — это онтологический тезис, и он включает в себя монистическое решение проблемы духа и тела» [271, с. 403].

По в чем же состоит действительная специфичность взаимодействий живого? Этот вопрос по существу тождествен вопросу о сущности жизни. С другой стороны, ответить на него невозможно, не определив предварительно сущность живого. Если определить жизнь как непрерывную, прогрессирующую, многообразную и взаимодействующую со средой самореализацию потенциальных возможностей электронных состояний атомов» [см.: 29, с. 213], то до физикализма остается меньше одного шага. Если же «отличительное свойство жизни состоит н специфической упорядоченности и организации физико–химических процессов, осуществляемой путем управления (ДНК — РНК—белок) и энзимной (ферментной. — В. О.) регуляции обмена веществ и энергии; в связанности управления и регуляции с молекулярной структурой клетки и с сохранением этой структуры (в свою очередь благодаря управлению и регуляции); в создаваемой этой специфической взаимосвязью структуры и функции возможности процессов возникновения информации, а также самоорганизации в онто– и филогенезе» [207, с. 33], то остаются неопределенными понятия «специфическая упорядоченность и организация» и «информация». С точки зрения современной теории информации они почти совпадают [см.: 53, с. 55; 194, с. 278]. В этом пункте мы подошли к чрезвычайно важному вопросу о связи информации и детерминации, большинство авторов связывают понятия «информация» и «отражение» [см.: 20, 67, 77, 97, 194, 195, и др.].

Определим отражение как атрибутивное свойство материи, характеризующееся редуцированным переносом структуры одной системы в другую систему в процессе их взаимодействия [см.: 97, с. 21]. Такое определение позволяет, на наш взгляд, охватить все формы отражения от простейшего механического (перенос пространственной структуры) до сознания. Структура — это закон, способ, организация, упорядоченность элементов в системе. Отражение, как правило, сопряжено с переносом не всей структуры (пространственной, временной, функциональной и т. п.), а лишь ее отдельных моментов. Так