Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир

– Ты все правильно поняла, дорогуша, – ответил Брекенбок. – Именно это я и сделаю. Сделаю вид, что ничего не происходит. И понаблюдаю – за тем, что происходит.

– Но вы можете помешать ему в любой момент!

– Могу, но тогда не состоится моя славная пьеса и…

– Это же просто пьеса!

Хозяин балагана оскалил зубы.

– Просто пьеса? Ты меня не слушала? Маятник, помнишь?

– Я не понимаю…

– И знаешь, что, дорогуша? – прорычал Брекенбок. – Что бы ты себе ни удумала, моя замечательная пьеса из рода таких замечательных пьес, каких больше не делают, состоится! Даже если небо вывернется наизнанку, чердаки и подвалы вдруг поменяются местами, а соль неожиданно станет сладкой, она будет поставлена.

– Но вы ведь сами говорили, когда Гуффин только принес меня сюда, что вы во всем разочаровались, что невзгоды победили вас и вы больше не хотите делать никакую пьесу, – напомнила Сабрина, и Брекенбок обжег ее испепеляющим взглядом:

– Сразу видно, что ты не знакома с настоящими творческими личностями, – проворчал он. – И ничего не смыслишь в метаниях безысходности подлинного творца. Если писатель говорит, что скорее отрежет себе пальцы, чем напишет еще хоть слово, или художник грозится вонзить себе кисточку в глаз и никогда больше не подходить к холсту, это все не взаправду, понарошку. В такие моменты несчастного гения нужно просто угостить чем-нибудь вкусным и с большой долей вероятности все пройдет.

– А что случилось с вами? Вас угостили чем-то вкусным?

– О да. Враньем. Вкуснотища… Всегда предпочитал сладкую ложь горькой правде. – Брекенбок растянул свои черные губы в широкой злой улыбке. – И если в планы Манеры Улыбаться входит как-то испортить пьесу или сорвать ее на премьере… Что ж, пусть только попробует. Я с него его голову сорву скорее. И я даже боюсь выговорить вслух, что я сделаю с тобой, дорогуша, если ты плохо сыграешь свою роль. Это настолько жуткие вещи, что даже мне самому страшно о них думать. Тебе лучше не злить Талли Брекенбока, кукла Сабрина из переулка Фейр: я в гневе… неприятен. В такие моменты от меня стоит держаться подальше.

Сабрина не стала уточнять, что от Брекенбока лучше всегда держаться подальше, а он продолжал:

– Мне надоел этот разговор. И ты надоела, глупая кукла. Я и так потратил на тебя слишком много своего бесценного времени. Мне нужно кое-что найти. Сиди пока смирно и не вертись, как будто у тебя кое-где завелись древоточцы. Сейчас добренький дядюшка Талли подарит тебе подарочек. – Шут развернулся и потопал к полке с чемоданами. – Где же он был? Куда я их сваливал? Не припомнить… Здесь? – он отщелкнул замки одного чемодана и, подняв крышку, покачал головой. – Или здесь? – потянулся к другому…

– Что вы ищете?

– Не твое дело… хотя, это все же твое дело. О, нашел!

Он достал из чемодана зонтик.

– Слышишь? – Брекенбок кивнул на окно. – Дождь все еще идет. И ты идешь под дождь. Надоело с тобой возиться. К тому же мне нужно внести правки в пьесу. Что ты думаешь о дожде?

– Что я думаю?

– Ладно, сам скажу, что ты думаешь. Тебе не нравится дождь. Отныне…

…Вот так Сабрина и оказалась на улице с текстом пьесы, зонтиком и дурными предчувствиями. Она была искренне возмущена бездействием Талли Брекенбока. Уж кому-кому, считала она, но Гуффину плевать на пьесу.

Зато всем остальным явно было не плевать. Тупик Гро, в который ее приволок Манера Улыбаться, преобразился так сильно, как будто, пока Сабрина была в фургоне Брекенбока, весь «Балаганчик» собрал вещи и просто перебрался в другой закуток. Актеры восстановили почти все, что было разрушено во время полицейского рейда. Подняли и поставили на колеса, помимо Гуффиновского, еще два фургона. Выбитые окна затянули тканью, двери снова повесили на петли. Внутри горел свет – жильцы чинили сломанное, штопали порванное, горевали об утраченном.

Между фургончиками натянули навесы. Под одним стоял длинный стол. Там же горел очаг и готовили ужин. Там смеялись и грызлись. Из-под второго навеса, в тупике переулка, раздавался стук молотков – там сейчас сколачивали театральный помост.

Горы тряпья исчезли – все костюмы членов «Балаганчика», постиранные и приведенные в надлежащий вид, были аккуратно развешаны на веревках под третьим навесом. К ним от очага вела ржавая горбатая труба, расходящаяся широкой воронкой на конце и закрытая крышкой со множеством дырочек. Из дырочек прямо на развешанные вещи тоненькими струйками бил горячий пар, просушивая их. Там же, завернутые в обрывки театрального занавеса, лежали двое убитых актеров «Балаганчика», старик и мальчишка…

Брекенбок не разрешил Сабрине укрыться от дождя ни под одним из навесов, сказав, что не все ей там будут рады, к тому же ей, мол, нельзя отвлекаться от пьесы. Что ж, кукле и самой не особо хотелось знакомиться с Брекенбоковскими прихвостнями.

Актеры «Балаганчика» напоминали уродливые изломанные тени. Они пугали Сабрину. Они косились на нее, кто-то тыкал пальцем и смеялся, рассказывая приятелям явно что-то оскорбительное и обидное про Сабрину, но она пыталась все это игнорировать. Старалась не замечать насмешек.

Тем более, ей было не до того: она занималась делом.

Дело:

1. Учить роль, которую дал ей Талли Брекенбок;

2. Изо всех сил пытаться не промокнуть, сидя на старом сундуке и держа в руках зонтик;

3. Наблюдать за фургончиком Гуффина, надеясь, что тот куда-то выйдет, и тогда можно будет попытаться прокрасться внутрь.

Пока что она, вроде как, справлялась. Роль постепенно запоминалась. Реплики отпечатывались в кукольном мозгу Сабрины с поразительной легкостью, как будто вымышленная жизнь Бедняжки была ее собственной жизнью, словно те или иные моменты из пьесы были ее воспоминаниями.

Не промокнуть было сложнее. Ливень пытался прокрасться под зонтик, как воришка в крошечное окно кухни. Коварный, он, вроде как, ослабевал, заставляя решить, что отстал, но тут же начинал лить с новой силой. Зонтик, несмотря на то, что выглядел весьма хлипким, на удивление, пока выдерживал.

А что касается Гуффинова фургона и самого шута, то здесь была все та же картина: полосатая дверь полосатого дома на колесах заперта, Манера Улыбаться внутри.

Единственный раз, когда Сабрина видела Гуффина после своей починки, был едва ли не сразу же, как она очутилась под дождем.

Хозяин балагана указал ей на сундук у стены под фонарем и, убедившись, что она начала учить роль, исчез в своем фургоне. Стоило его двери захлопнуться, как отворилась другая.

Манера Улыбаться в своем неизменном зеленом пальто выпрыгнул под дождь, как Джек-из-табакерки, и, раскрыв зонт, направился прямиком к кукле.

– Я знаю, что ты делаешь, маленькая дрянь, – прошипел он, подойдя. – Немедленно прекрати.

– Прекратить учить роль? – дрожащим от страха голосом спросила Сабрина.

– Не прикидывайся дурочкой, – ухмылка на губах Гуффина превратилась в злобный оскал. – Ты пытаешься подвести этого болвана Брекенбока к определенным выводам на мой счет. Наводящие вопросы, мыслишки, которые ты ему вкладываешь в голову, хитрая маленькая дрянь.

– Но я не…

– Я все знаю. Я все вижу. И все слышу. Я всегда рядом. Я – повсюду! Если ты еще раз хотя бы заговоришь с Брекенбоком обо мне… или нет – хотя бы глубокомысленно промолчишь на его какое-то там высказывание, и он о чем-то из-за этого догадается, я возьму клещи и разломаю твою эту уродливую металлическую штуковину. Поняла?!

Сабрина кивнула.

– Мерзость! – прорычал шут напоследок, а затем скрылся в своем фургончике.

«Он догадался! – с отчаянием думала кукла. – Конечно, он подслушивал, пока Брекенбок чинил меня, но я надеялась, что он ничего не поймет…»

С того момента Сабрина заказала себе впредь что-либо говорить Брекенбоку о его главном актере. Если Гуффин действительно повсюду, ему ничего не стоит в любой момент сломать Механизм!