Власть - Николай Стариков

«О планировании — коллективно надо решать, а не единолично решать. Последнее заседание о плане, мы ничего не поняли. Ответственность и права республик: ответственность есть, а прав нет», — высказался товарищ Шелест.[56]

«За 3,5 года [я] не имел возможности высказать свое мнение; окрики, оскорбления», — говорил товарищ Воронов.

«Самомнение непомерное… “Правда” — это семейный листок т. Хрущева… Резкостью — оттолкнули от себя», — заявил товарищ Шелепин.

«Мнение других т[оварищей] ничего не значит. Грубые оскорбления. Вы пытаетесь нейтрализовать замечания», — не сдержался товарищ Кириленко.

«Вы грубите с кадрами», — сказал товарищ Ефремов.

«Практически невозможно высказать иное мнение. Оскорбительно относитесь к работникам», — критиковал товарищ Суслов.

«Все берет на себя, нетерпимость к мнению других», — негодовал товарищ Гришин.

«Надоели реорганизации… Товарищей унижаете», — покачивал головой товарищ Рашидов.

«В последнее время захотел возвыситься над партией, стал груб… Сталина поносите до неприличия», — обижался товарищ Полянский.

Против Хрущева выступили все присутствующие, кроме одного — Анастаса Микояна, предложившего оставить Никиту Сергеевича во главе партии. В итоге Хрущев согласился уйти по-хорошему, без обвинений в «антипартийной деятельности» и сказал: «Не прошу милости — вопрос решен. Я сказал т. Микояну — бороться не буду… Радуюсь — наконец партия выросла и может контролировать любого человека. Собрались и мажете г**ном, а я не могу возразить».[57] В итоге в СССР появился еще один пенсионер союзного значения.[58] Вот так в нашей стране произошла смена руководства.[59] Брежнев, которого многие рассматривали как некую компромиссную и проходную фигуру, встал у руля государства на долгие 18 лет. Его Химия власти устраивала народ, который был доволен повышающимся уровнем жизни, отсутствием хрущевских метаний и поиском договоренностей с США. Ею была удовлетворена и элита — период брежневского правления стал золотым временем для партийных функционеров. Никакой ответственности при полноте власти…

Чтобы соблюсти историческую справедливость, помимо примера из советской истории, приведем пример из царского периода. Наиболее громкий государственный переворот этой эпохи — убийство государя Павла Петровича с последующим воцарением его сына Александра. Леониду Ильичу Брежневу не нужно было ничего придумывать: Хрущев разбавлял свою Химию власти собственными же действиями. Заговорщикам против императора Павла также не было нужды клеветать: взбалмошный император то награждал, то карал, и понять, когда произойдет первое, а когда второе — не было никакой возможности. Свой норов будущий «бедный Павел» продемонстрировал в первые дни царствования. Сразу после смерти матери-императрицы он повелел достать из могилы гроб отца императора Петра III и, возложив на его череп корону, заставил тогдашнюю элиту двинуться за траурной процессией в Петропавловский собор, где произошли похороны и Петра и Екатерины (то есть мужа и жены).[60] Бывшие фавориты немедленно оказались в опале. Новая элита также не была спокойна за свое положение. В этом смысле показателен пример одного из главных заговорщиков против Павла I — графа фон Палена. Он был назначен еще при Екатерине II курляндским генерал-губернатором и произведен в генерал-поручики. Помощь ему в этом оказал любовник императрицы Платон Зубов. Когда уже при Павле Пален демонстрировал знаки внимания бывшему благодетелю при его проезде через Курляндию, он попал под опалу нового императора и был отправлен в отставку. Через полгода его вновь призвали на службу, при этом вышло так, что немилость стала стартовой точкой нового витка карьеры Палена. Император неожиданно назначил его командиром Конной гвардии и инспектором кавалерии. Всего через несколько недель после этого Палену жалуют чин генерала и назначают на должность петербургского генерал-губернатора, возводя в графское достоинство. Это продвижение и позволит ему в дальнейшем осуществить заговор против царя. Перемещения вверх при взбалмошном руководителе приводят не к безусловной верности протеже, а к опасениям за смену их приоритетов. Что может произойти в любую минуту. Проекция будущего становится расплывчатой. Химия власти улетучивается, а вместе с ней — и преданность первому лицу…

Памятник погибшему от рук убийц императору Павлу Петровичу был поставлен в 1851 году в пригороде Петербурга Гатчине — там, где долгое время жил государь и его семья. Произошло это в царствование императора Николая I, который заплакал на церемонии открытия монумента, хотя в историю он вошел вовсе не как сентиментальный романтик, а как весьма жесткий политик. Государь Николай Павлович не смог сдержаться, когда с памятника сняли покрывающую его материю. На шее статуи убитого императора осталась… веревка.

Если бы памятник Павла мог бы плакать, он бы обязательно это сделал. Потому что император был предан и убит не только фаворитом Паленом, но и членами своей семьи. Сразу после убийства Павла I генерал-губернатор граф фон Пален войдет в покои наследника цесаревича Александра Павловича и скажет: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии». Об этом пишут в романах, эту сцену включают в художественные фильмы. Между тем другой сопутствующий эпизод упоминается редко. Но для нашей книги он более чем необходим. Дело в том, что женой императора Павла I, которого душили и убивали табакеркой купленные на английские деньги заговорщики,[61] была немецкая принцесса. Звали ее Мария Федоровна (София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская). Будучи на 100 % немкой, как и Екатерина II, она тоже изъявила «острое желание» царствовать. И это было вполне логично. А что, если супруге одного русского царя можно стать правительницей, почему нельзя сделать то же самое другой немецкой супруге другого русского самодержца? Мария Федоровна попыталась потребовать себе всю полноту власти, благо исторический пример матери ее супруга был прямо перед глазами. В момент объявления о смерти супруга она немедленно заявила на родном немецком языке: «Я хочу царствовать!» И наотрез отказалась признать своего сына императором, несмотря на то что порядок наследования престола был вновь сделан Павлом четким и понятным и не оставлял ей никаких законных прав на трон. Долгие четыре часа она не соглашалась подчиниться сыну, но ничего из этого не вышло, хотя регалии Екатерины II и ее были совершенно одинаковы. А вот результат получился абсолютно разный: Марию Федоровну просто заперли в покоях, и, немного покричав, она успокоилась.[62] На трон же отправился ее сын Александр Павлович, хотя в подобной ситуации почти 40 лет назад Павлу Петровичу престол никто не отдал, и его заняла Екатерина, которой еще только предстояло стать Великой.[63]

Младший сын императора, будущий государь Николай I, в момент убийства отца был пятилетним малышом, поэтому о его роли в трагедии говорить не приходится. По этой причине он и зарыдал на открытии памятника безвременно ушедшему отцу. Второй сын императора Константин Павлович, который в будущем променяет российскую корону на любовь прекрасной польской графини Иоанны Грудзинской, вероятнее всего, в заговоре против отца не участвовал. Но его поведение после случившейся трагедии не является эталоном сыновней любви, преданности главе государства и образцом морали и нравственности.[64] Всю дальнейшую жизнь Константин не страдал угрызениями совести. Уж больно легко этот представитель семьи Романовых вспоминал об отце. А вскоре после убийства в одном из писем Константин сказал: «Моего отца нет в живых. Мой обожаемый брат — император… Весь Петербург как бы снова родился, а Россия, мое дорогое отечество, свободно дышит грудью».[65]

Что касается старшего сына — ставшего царем Александра Павловича, хоть и «отмазываемого» историками с самого дня переворота 1801 года, — то он не мог не знать о готовящемся преступлении. Заговорщики, будучи в здравом уме, никогда бы не отважились осуществлять государственный переворот, не заручившись поддержкой того, кто должен был стать главой страны. Иначе после успешной «замены» царствующей особы можно было бы отправиться прямиком на виселицу. Помимо прочего, передача власти даже таким способом, как устранение первого лица, требует соблюдения процедуры и определенных формальностей для публичной сферы. Это значит, что к моменту убийства императора Павла уже должен был быть готов документ, который объявлял о причинах перехода власти. Будущий император Александр I знал о заговоре, согласился на него и стал главным «бенефициаром» от переворота. И тот непреложный факт, что он, в отличие от своего брата Константина, всю жизнь мучился угрызениями совести, является косвенным доказательством его участия в отцеубийстве. Император Александр I сам считал себя виновным.