Высота - Кебза Йозеф

Мать только вздохнула:

— Да, первые несколько лет. Едва ли ты можешь себе представить, сколько это несет невзгод, как это связывает, когда больной муж начинает потом безосновательно ревновать к другим мужчинам, здоровым, как постепенно он становится невыносимым.

— Откуда тебе все это известно?

Мать грустно улыбнулась:

— Я прожила немножко больше тебя, кое-что видела… — На ее лбу появились морщинки, а глаза подернулись поволокой. — Ну ничего… — Она уже овладела собой: — Возьми рогалики, во время дежурства перекусишь. Не забудь… Я думаю, что тот парень после аварии сам перестанет летать. К тому же он, как ты говоришь, окончил еще и торговое училище, так что ему не составит большого труда прекрасно устроиться на гражданке.

— Я считаю все это лишними разговорами, — встала Итка из-за стола. — Мне пора.

Мать взяла ее за руку, привлекла к себе:

— Ну ладно, ладно, не сердись!

Итка вдруг прижалась к матери всем телом, как когда-то в детстве. Это была та особенная минута, прочувствовать которую могут только мать с дочерью, открыв друг другу сердце и посетовав на свою тяжелую жизнь, виновники коей — мужчины.

Поднимаясь по холму к госпиталю, Итка подумала, что все это ненужные разговоры, поскольку о том, что в ней в последнее время выросло и окрепло, с чем она безнадежно пыталась бороться с того самого момента, как увидела Слезака, знает, собственно, только она одна. Он даже не догадывается. И вполне возможно, что он не питает к ней каких-либо чувств и ее влечение носит односторонний характер. Она твердо решила проанализировать его отношение к себе, понаблюдать за ним. Будет внимательно следить за его глазами при входе в палату. Глаза все скажут.

Проходную она пролетела как стрела и ничего не услышала о «розочках на щечках» и о том, что в другом месте «с такой красавицей» можно было бы отлично провести время.

Вбежав в кабинет дежурной сестры, она тут же повернулась и заспешила в раздевалку.

— Что с тобой? — остановила ее Здена и подняла усталые глаза. — Ты пришла на полчаса раньше. Снова идешь жаловаться?

У Итки мороз пробежал по спине.

— Чего бы это я стала жаловаться? — проговорила она с удивлением.

— А что, разве не жалуешься? — выкрикнула Здена, затрясшись от едва сдерживаемого гнева. — Мне все известно! И в той газовой гангрене, по словам Данека, виновата я. Как тебе не стыдно так поступать? Но запомни, как ты к нам, так и мы к тебе… С сегодняшнего дня!..

— Да что ты говоришь! — возмутилась Итка. — Иди спроси Данека. Я ничего не говорила. Наоборот, тогда я ему доложила, что вы передали мне дежурство, как положено. Хотя это и было неправдой. И за это ты должна просить у меня прощения!

— Чтобы я просила прощения? Никогда!

Итка склонила голову и быстро повернулась к двери. Глаза ее повлажнели от слез. Ей стало ясно, что доктор Данек, очевидно, каким-то образом дал понять Миладе и Здене, что знает об их безалаберности. Вот Здена и расходилась. Итка никогда не могла ответить на вопрос, почему она так часто вызывает у своих коллег зависть и неприязнь. А между тем она всегда стремилась найти в коллективе хорошую подругу, хотела со всеми жить в мире. Поняв, что все ее надежды напрасны, она начала искать ошибку в своих действиях. Вела себя скромно, но умела и постоять за себя. Сегодня впервые к ней отнеслись с нескрываемой ненавистью. Это вызвало жгучую обиду Итки, однако она, пока переодевалась, решила, что не будет ни с кем ссориться.

Вскоре радость заглушила все неприятные эмоции, потому что Итка сразу же из раздевалки направилась в палату номер 218, где лежал Радек. Это имя она даже прошептала.

В палате был полумрак. Через узкие высокие окна сюда пробивался утренний свет, окрашивая стены и единственную кровать бледно-розовым цветом.

— Доброе утро, — весело сказала она, переступив порог. Ее взгляд сразу остановился на широких плечах и запрокинутой голове.

— Добрый день, сестра, — ответил Радек, медленно поворачивая к ней лицо.

Ей показалось, что голос его прозвучал равнодушно. Несмотря на это, она продолжила разговор:

— Включить вам свет?

Он кивнул:

— Пожалуйста.

— Хорошо выспались?

Слезак пожал плечами. Когда под потолком вспыхнула электрическая лампочка, он отвернулся. Она не успела увидеть выражение его глаз.

— Это неважно, выспался я или нет, — проговорил он. — Вчера я сам дошел до вашего кабинета и обратно. И голова у меня не кружилась.

Итка услышала в его голосе радость. Но это была другая радость, которая ее не касалась. Она поняла, что он радуется вовсе не тому, что они встретились. В ней росло разочарование, и она едва не крикнула, чтобы он осознал наконец, что она пришла, что она здесь. Из-за него! Но девушка взяла себя в руки и сказала:

— Вы очень хотите вернуться назад?

— Еще как! — произнес он с жаром, и глаза его загорелись так, что она была вынуждена уклоняться от его взгляда.

— Разрешите, я немного поправлю вам постель? — предложила она уже суше.

— Не надо, спасибо. Это несколько раз делала ваша напарница из ночной смены. Всякий раз меня будила, так что я вынужден был в конце концов прогнать ее.

— Принесу вам завтрак! — выпалила Итка и выскочила из палаты. В коридоре она на минуту бессильно оперлась о стену, потом упрямо вскинула голову и прошептала: «Так тебе и надо! Наивная дура! Он же вообще не обращает на тебя внимания!»

Расстроенная, она вошла в свой кабинет. В голове ее созрело решение вообще больше не показываться в его палате, кроме тех случаев, когда это будет действительно необходимо. Она даже нашла в себе силы послать к нему с завтраком поступившую в отделение практикантку. Ей так хотелось, чтобы девушка вернулась с подносом и сказала, что он не будет есть до тех пор, пока завтрак ему не принесет сама Итка, но этого не случилось. Когда практикантка возвратилась, поднос был пуст.

Была среда, день посещений, которого все пациенты ожидали с огромным нетерпением. Родственники и друзья приносили с собой живительное беспокойство внешнего мира, которое сквозь стены госпиталя почти не проникало. Каждый, кто был надолго прикован болезнью к постели, завидовал тем, кто приходил «оттуда». Удобство, сон, регулярное питание и покой после двух-трех недель пребывания в госпитале уже вызывали отвращение и люди начинали мечтать о том, как вернуться к работе, в воинский коллектив или семейную обстановку. Даже о тех нудных, серых вечерах в казарме, когда так медленно ползет время между ужином и вечерней поверкой.

У Слезака до этого времени посетителей было мало. На следующий день после аварии в госпиталь приехал капитан Матоуш, но говорил он только с врачами, потому что поручик был еще без сознания. Потом объявился Владар, однако доктор Данек посещение не разрешил. Он хотел, чтобы пациент побыл несколько дней в абсолютном покое.

В эту среду они обещали прийти почти все. Он ждал их с большим нетерпением, и его беспокойство имело под собой почву. Прежде всего он хотел поговорить с Владаром и установить, сообщал тот на командный пункт о том, что он, Слезак, полетел с повышенной температурой, или нет. И одновременно он хотел, хотя бы приблизительно, узнать, что будет дальше. Радек понимал, что его посадка, вызвавшая аварию, — это чрезвычайное происшествие, и знал, что до возвращения к летной работе его ожидает тщательная проверка специальной комиссией в Институте авиационной медицины в Праге, чего он, как и все летчики, внутренне побаивался. Там никого не обманешь, врачи опытные, техника у них совершенная, так что они могут заметить даже какую-нибудь мелочь, из-за которой придется распрощаться с полетами.

Было без нескольких минут два часа. Через приоткрытое окно до него донесся шум голосов. Радек не выдержал и поднялся с кровати. Придерживаясь за стену, добрался до окна и, несмотря на то, что это было запрещено, выглянул на улицу. Перед тяжелыми дубовыми воротами стояла пестрая толпа людей. Он искал знакомые темно-голубые фуражки с кокардой в виде золотых крыльев. Присмотревшись, он оцепенел… С Владаром и Матоушем был и капитан Резек.