Высота - Кебза Йозеф

— Как у вас с дипломом, Итка? — неожиданно спросил он.

Она немного растерялась:

— Все никак не выберу тему.

— У вас нет здесь, случайно, перечня тем? Что там они вам предлагают?

— Есть… если вас это не затруднит…

— Конечно, давайте вместе посмотрим. Надеюсь, за это время ничего не произойдет.

Когда Итка шла за сумкой, в которой лежал перечень тем, над госпиталем раздался рев реактивного самолета. Здание, которое строили еще солдаты Марии Терезии, сотряслось до самого фундамента. В шкафах зазвенели хромированные инструменты.

Данек сердито посмотрел на потолок:

— Непременно надо летать над нами! Чертовы фрайеры!

Майор Скала бросал на оператора недовольные взгляды. Он не терпел длинных телефонных разговоров, а теперь на них просто не было времени. Однако поручик продолжал свою затяжную беседу, не замечая выражения лица начальника.

— Что у вас там за беседа? — строго спросил майор, не выдержав.

Поручик Широкий, с необычным именем Хуго, прикрыл микрофон ладонью и объяснил:

— Поручик Владар сообщил, что над аэродромом появился туман. Высота его примерно пять метров, но он будто бы очень плотный.

— Кончайте разговор, позвоните на КДП и уточните обстановку! — приказал Скала.

— А еще он сказал, — продолжал Широкий глубоким твердым голосом, который, наверное, идеально подошел бы для звукозаписи, — что Сто тридцать второй, то есть поручик Слезак, болен.

Все подняли на него глаза.

— Как болен? — спросил Скала непонимающе.

— Будто Слезак поднялся в воздух с температурой, и достаточно высокой. Владар уже хотел сообщить, что он заболел, но в этот момент поступил приказ…

— Поблагодарите его за информацию и кладите трубку, — проговорил майор спокойно. Потом повернулся к метеорологу: — Власак, узнайте на КДП метеорологическую обстановку. Быстро, черт вас подери! Сейчас это очень важно.

С минуту они ждали. Власак стоял у телефона почти по стойке «смирно» и все время только повторял:

— Да, понимаю. Понимаю, да! — Затем с несчастным видом положил трубку.

— Ну? — спросил Скала, хотя уже заранее знал, что ответит поручик.

— В районе аэродрома образовался туман, товарищ майор. Они как раз сами хотели об этом сообщить нам.

Скала только махнул рукой. У него было горячее желание послать Власака и его коллег ко всем чертям, но сейчас было не до того. На него ложилась огромная ответственность за пилота, который через минуту доложит, что горючего осталось восемьсот литров, и будет ждать дальнейших приказаний.

— Что будем делать, ребята? — повернулся он к операторам, сидевшим у экрана.

Старший из них, надпоручик Палат, способный офицер, ответил:

— Поймите, товарищ майор, туман, а у Слезака температура. Если бы у него было больше топлива…

— Посадка на другом аэродроме вообще исключается, — перебил его Скала.

— Единственный путь — катапультирование! — выпалил с готовностью Власак. Он хотел любой ценой изменить мнение присутствующих о том, что в этом маленьком коллективе он фактически оказался не у дел. Поручик мысленно проклинал свою работу, связанную с капризами природы, хотя признавал, что часть ответственности за возможные последствия ложится и на него.

— Чепуха, — возразил ему второй оператор.

— Это в самом крайнем случае, — добавил Палат.

— Так что, поведем его домой? — продолжил разговор вопросом Скала, и все молча кивнули. А Палат принялся объяснять, энергично размахивая руками:

— Тут он все знает. И хотя обстановка весьма тяжелая, надежд на успех здесь гораздо больше, чем где-либо еще. А если бы у него не было температуры, то тогда нечего было бы и переживать. Он уверенно посадил бы самолет и при минимальной видимости.

— Ну и задал он нам задачу! — со вздохом проговорил Скала. Теперь дело было за ним. Выслушать и быстро взвесить предложения помощников — это одно, а принять решение — совсем другое. Принять решение как раз и должен он, оперативный офицер, начальник смены. Палат, в сущности, прав. Посылать Слезака на резервный аэродром, где нет тумана, но где пилот не чувствует себя как дома, рискованно, если учесть состояние его здоровья. Или, лучше сказать, рискованнее. Но что значит пустить его в туман? Да еще с температурой?

— До запасного аэродрома у него уже не хватит топлива, — сказал Палат и поднял голову от расчетов.

— Все ясно, — кивнул Скала. — Думаю, что ему все-таки лучше садиться дома.

Это продолжалось каких-нибудь сорок — пятьдесят секунд. Тут же зазвучал голос Слезака:

— «Колодец пятьдесят», я — Сто тридцать второй, восемьсот литров, прием.

Прежде чем ответить, Скала проворчал:

— Говорит так, будто у него дифтерит. Чертов герой! — Потом он вынес свое решение уже в форме приказа: — Сто тридцать второй, я — «Колодец пятьдесят», азимут сто семьдесят, курс сорок, время прилета десять двадцать семь, прием.

— Я — Сто тридцать второй, вас понял, — подтвердил Слезак, и чуткая радиостанция зафиксировала напряжение, с которым он говорил.

— Сообщите на аэродром. Пусть подготовят необходимую технику, пожарную машину. Врачей известите. Больше мы ничего сделать не можем, — сказал Скала и полез за сигаретами. Он закурил и представил себе больного пилота, сидящего в кабине самолета…

Слезаку в тот момент оставалось только несколько минут лету. Он смотрел на часы, и ему казалось, что минутная стрелка почти не двигается, что секунды замедлили свой бег. Каждое движение головой в герметически закрытой кабине с избыточным давлением вызывало все усиливающуюся боль. Он мысленно начал проклинать того человека, из-за которого вынужден был подняться в воздух, однако тут же осознал, что злится напрасно, потому что виновен в своих мучениях сам.

Через минуту в наушниках раздался другой голос. Слезака повел оператор посадочного локатора. Летчик начал снижение согласно поступившим данным и посмотрел вниз. Над долиной, между гор, словно было разлито серебро. Никакого просвета.

— И в такой туман я должен садиться? — задал он себе вопрос вслух. — Почему они не направили меня на другой аэродром? Наверняка у соседей обстановка лучше.

Потом он подумал, что для этого, наверное, есть основательные причины. Пожав плечами, он ниже наклонился к приборам. В голове мелькнула мысль подтянуть лямки парашюта, но его трясла такая лихорадка, что он не в состоянии был это сделать. И вообще он удивлялся, как ему удается лететь, выполнять приказы с земли.

Капельки пота, накопившиеся на лбу, над бровями, покатились мимо переносицы вниз. И снова поручик почувствовал жжение под веками. Это продолжалось несколько секунд, в течение которых он летел почти с закрытыми глазами. Неожиданно раздался голос с земли:

— Сто тридцать второй, я — «Приказ три», поправка на пять влево, расстояние пятнадцать. Как себя чувствуете? Прием…

«Черта лысого! — мысленно выругался Слезак. — Это ты наводишь меня по-дурацки. Я-то иду хорошо!»

Оператор снова попросил его исправить курс, но в воспаленном мозгу Слезака застрял вопрос оператора. Этот вопрос не имел ничего общего с наводкой его на взлетно-посадочную полосу. «Как себя чувствуете?» — спросил оператор. «Откуда они узнали, что я болен? А может, Ян сообщил на командный пункт и поднял переполох?» — думал Слезак. Мысли лихорадочно скакали в голове, сменяя одна другую.

Он убеждал себя, что ничего страшного нет, и в то же время чувствовал, что силы его на исходе. Внизу появились огни города, красные сигнальные лампы труб были слева, а не оправа, как всегда. Он ошибся. Оператор локатора оказался прав.

В этот момент последовал другой приказ:

— Сто тридцать второй, я — «Приказ три», повторите заход на посадку.

«Да, дал я маху!» — сокрушенно вздохнул Слезак. Но даже сейчас до его сознания не дошло, что у него, собственно, осталась последняя попытка, потому что, если и этот посадочный маневр не удастся, ему придется набрать высоту и катапультироваться.