47-й самурай - Стивен Хантер

Коробка за коробкой Боб двигался назад по жизни Джона Г. Калпеппера, восстанавливая его биографию. Две жены, притом вторая — значительно красивее и моложе первой, подцепленная где-то в середине шестидесятых, когда единственному ребенку Томми — он тоже присутствовал здесь, кучерявый толстячок, подавленный своим блистательным и удачливым папашей, — исполнились беспокойные пятнадцать лет.

Наконец через час и тридцать пять коробок, пройдя через похождения в рекламном бизнесе, Боб добрался до Второй мировой войны. Вероятно, была еще коробка, посвященная Йельскому или Гарвардскому университету, где учился этот парень. Однако в коробке, отданной войне, был только обычный хлам: ленточки за отличную службу, медали за участие в кампаниях, «Пурпурное сердце» за ранение, другие безделушки. Ценность представлял лишь военный билет, в котором перечислялись все должности, без пометок о том, насколько им соответствовал молодой офицер. Быстро пролистав военный билет, Боб увидел, что вначале Джон Калпеппер был назначен в 1944 году командовать взводом морской пехоты, находящимся на борту линкора «Айова». По сути дела, это был билет на безмятежное существование до конца войны. Между строк назначения так и читалось: «Богатенький мальчик, мы о тебе заботимся. Когда все закончится, ты вернешься домой с парой звезд за участие в кампаниях на Тихом океане, в звании капитана. Ты будешь похваляться рассказами о своих подвигах, насмехаясь над всеми теми О'Тулами и Зуковски, которым пришлось лежать под пулями на красном песке».

Но Джон хотел воевать. Он мог бы спокойно отсидеться, однако записи в военном билете показывали, что в конце января 1945 года он перевелся с «Айовы» на десантный корабль ЛСИ-552, на котором подразделения 28-го полка медленно двигались на свидание со смертью в составе самого крупного десанта морской пехоты за всю войну. Определенно такой перевод был необычен. Конечно, не исключено, что на борту ЛСИ-552 произошел несчастный случай, один из офицеров получил травму и больше не мог выполнять свои обязанности, поэтому пришлось спешно забирать Джона. Также не исключено, что Джон, находясь на борту «Айовы», напортачил серьезно, по-крупному, и его отправили на передовую в качестве наказания. Однако этот перевод нес на себе следы длинной и сложной комбинации, которую вели влиятельные люди, помогая одному мальчику одним, а другому — другим. Такое происходит сплошь и рядом. Во время войны во Вьетнаме ребята, не пробыв на передовой и месяца из положенных тринадцати, вдруг бесследно исчезали, а затем выяснялось, что они отозваны на работу в Пентагон. Мальчик пожаловался мамочке, та пожаловалась папочке, а папочка в прошлом оказал одному конгрессмену услугу на миллион долларов, и вот малыш садится на первую же «птицу свободы», которая возвращается домой, оставляя в джунглях О'Тулов и Зуковски, а сейчас еще и Рузвельтов с Санчесами.[9]

Но Джон Калпеппер был не из таких. Он использовал свои связи, чтобы попасть на фронт, а не избежать его. В это трудно поверить, но такой была Вторая мировая война.

Ему пришлось изрядно потрудиться. Год, проведенный в безделье на борту линкора, вряд ли можно было назвать лучшей подготовкой для такого испытания, как Иводзима. Переведясь в 28-й полк, Джон не знал ни командира, ни других офицеров, ни солдат. Он пошел в бой, почти не имея психологической поддержки, что еще больше усугублялось особой жестокостью Иводзимы.

Итого: Джон Калпеппер воевал на Иводзиме неделю. На третий день из штаба полка прибыл Эрл Свэггер, по сути дела возглавивший роту и осуществивший успешный штурм дота на северо-западном склоне Сурибачи, что позволило 28-му полку полностью окружить и отрезать этот вулкан высотой пятьсот футов. А через несколько дней рядом взорвался снаряд; молодому офицеру перебило ноги. Трое суток он провел в полевом лазарете, после чего его забрали на борт госпитального судна. Джон вернулся лечиться на Гавайи, где женился на Милдред, девушке, с которой был помолвлен, матери Томми, дурнушке из Бостона. К тому времени как он поправился и смог продолжать службу, уже были сброшены атомные бомбы и война, по сути дела, завершилась. Джон Калпеппер вернулся домой героем, вероятно, так ни разу и не выстрелив из своего карабина.

Это не имело значения. Он выполнил свой долг, хотя, наверное, все время, проведенное на передовой, не находил себе места от страха. Именно они и одерживают победу в войне, десятки и сотни тысяч неуклюжих джонов калпепперов, а не двое-трое эрлов свэггеров.

Но никакого меча здесь не было.

Торопливо пройдясь по оставшимся коробкам, в которых были собраны воспоминания о беззаботном детстве и учебе богатенького мальчика, и оставив без внимания семейные альбомы, в которых, несомненно, было представлено то же самое, Боб наконец вынужден был признать обескураживающую правду.

Здесь меча нет.

Но где он может быть?

О, его давным-давно выбросили. Вероятно, после того как Томми пришлось наложить сорок швов, старик решил, что такую опасную штуковину лучше убрать из дома, и выбросил меч. Тот отправился на кенилуортскую свалку, где заржавел в полном забвении или был смят бульдозером.

Боб напряг свои мыслительные способности.

Каково главное качество меча?

Разумеется, его острота, но это если рассматривать меч как оружие. А если взглянуть на него просто как на предмет, ответ будет очевиден: его очень неудобно хранить.

Он длинный, тонкий и изогнутый. Конечно, его можно выставить на всеобщее обозрение, повесить на стену, но он не поместится ни в одну обычную картонную коробку — нет, его нужно будет запихивать силой.

А кто заполняет эти коробки? Скорее всего, рабочие, нанятые сыном-наследником, на которого внезапно свалился дом. Этот дом ему особенно не нужен, с ним у него не связано теплых воспоминаний, однако в нем необходимо более или менее навести порядок, продать его до того, как жена подаст на развод. Поэтому кто-то собрал вещи, аккуратно висевшие на крючках и лежавшие на полочках, ни о чем не заботясь, не имея никакого отношения к семье, не понимая особого смысла меча, захваченного в бою…

Боб открыл первый шкаф. Нет. Но, открыв второй шкаф, он обнаружил три сумки с клюшками для гольфа, и в третьей, среди шести- и семидюймовых колышков и клюшек для подачи и добивания, лежал син-гунто капитана Хидеки Яно.

— Том?

— О, вижу, вы его нашли, — сказал Том Калпеппер, поднимаясь из-за письменного стола в бывшем кабинете своего отца, помещении слишком строгом для такого балагура, как он.

У него в руках был неизменный стакан виски, судя по всему, только что наполненный заново.

— Нашел. Он лежал в сумке с клюшками для гольфа. Я подумал, вы захотите на него взглянуть.

— Да, наверное. Да, это тот самый меч, — сказал Том, беря меч и поднося его к свету. — Вот, позвольте вам кое-что показать. Видите этот колышек или как там его?

Он указал на штифт, торчащий в рукояти в нескольких дюймах ниже круглого эфеса старого меча. Похоже, штифт был замазан черной смолой или чем-то другим, липким и вязким. Однако под определенным углом света на нем были отчетливо видны крошечные вмятинки.

— Я прекрасно помню тот день, когда порезался. Я стащил меч из отцовского кабинета, и мы с приятелями стали играть в пиратов, размахивая им. Это было году в пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом, где-то так. Затем нам пришла блестящая мысль разобрать меч. Не спрашивайте зачем. Осмотрев меч, мы определили, что его скрепляет эта маленькая деревянная затычка, вставленная в дырочку. Вот видите, она проходит через рукоять насквозь. Насколько я понимаю, с ее помощью рукоять крепится к лезвию.

— Вижу, — подтвердил Боб, уже успевший узнать правильные названия: бамбуковый штифт именовался «мекуги», а отверстие, в которое он был вставлен, — «мекугияна».

— Но она застряла намертво. Мы попробовали выбить ее молотком и гвоздем, но лишь оставили на ней зазубрины. Господи, сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне даже становится как-то стыдно. Мы ни о чем понятия не имели. Для нас это была просто большая сабля, которой можно сражаться с пиратами.

— Вы тогда были еще совсем маленькими. Откуда вам знать правду?

— В общем, нам так и не удалось ее выковырять. Мне стыдно вспоминать, как эта штуковина лежала на полу, а я колотил по ней что есть мочи. Лезвие ободралось о каменный пол. Она явно чем-то залеплена. Какой-то густой черной гадостью. Не знаю, кто ее намазал — тот японский офицер, ваш отец, мой отец или это было сделано еще на заводе. Одним словом, затычка эта совсем не вылезает.

— Да, вы правы. Наверное, это сделано для того, чтобы рукоять нельзя было снять с лезвия. Ну же, выньте меч из ножен.

Том, сын Джона Калпеппера, достал меч, и лезвие тихо зажужжало, скользя по тесным металлическим ножнам. Однако он вытащил его довольно легко и взмахнул мечом над головой.