Последний конвой. Часть 3 - Виктор Романович Саморский

же, — снова тянет меня Мишка за руку, — Иваныч заразился паразитами, его уже было не спасти. Но это я только потом узнал. А когда увидел мертвого Иваныча, совсем соображать перестал, достал пистолет и выстрелил. А Стивен…

Мишка на секунду смолк, проглатывая комок.

— А Стивен… меня остановить хотел… а я… уже нажал…

У него опять потекли слезы.

— Лидия Андреевна, миленькая, спасите Стивена!

Иваныч заразился…

Как так? Ведь было же все нормально.

Или нет?

Тут я на полушаге споткнулась и села на песок. Мишка бегает вокруг, хнычет, а у меня в памяти мокрые штаны Иваныча всплыли, когда он на приборную панель МАЗа полез из болотной жижи.

Он же ведь в ботинках был, сапоги только потом натянул. Уже тогда у него щиколотки были мокрыми. Да и что сапоги, если воды в кабине по пояс. А за МАЗом шел целый косяк злобных тварей, длиннющим шлейфом тянулся.

Вот же я дура!

Нужно было сразу же Иваныча раздеть и осмотреть. Может быть, еще можно было помочь…

Да и вся эта авантюра с соляркой. Подохли от нее червяки или нет? Мы же не видели! Торопились смотаться из озера поскорее. Поверили старику на слово. А сработало его вонючее средство? Этого уже не узнать.

Вот и получается, что это я во всем виновата.

Поверила Петру Ивановичу на слово. На ровный спокойный голос купилась, на адскую вонь от солярки.

Последнее, кстати, и было самым убедительным. Разве можно выжить в жидкости, которая так сильно воняет?

Чувствую — сейчас разрыдаюсь, а нельзя. Кое-как взяла себя в руки, бегу дальше. Забегаем за грузовик, вижу два тела на песке. Над одним, склонившись, сидит Гейман.

— Как он? — спрашиваю.

У меня почему-то совсем выключились эмоции, на политрука даже элементарной злости нет.

— Жив пока, — отвечает, — пульс ровный, но очень слабый. Я перевязал, как смог. Боюсь, сердце задето. Не жилец.

Это мы еще посмотрим!

— Пуля внутри? — спрашиваю.

— Нет, навылет.

Это лучше, — отмечаю про себя.

А чем оно лучше? Если сердце задето, ни хрена я в полевых условиях не сделаю. Пару минут агонии, и все.

Черта с два он у меня просто так умрет!

Не в первый и не в последний раз приходится оспаривать решение костлявой.

— Лев Исаакович, — говорю, — отправьте кого-нибудь к «скорой» за носилками, и пару человек покрепче нужно.

— Сейчас сделаю.

А сама быстро размотала грязные тряпки, которыми Гейман кое-как перевязал Стива. Разрезала китель. Да к черту его! Если выживет, новый выдадут. Положено!

Осмотрела. Пневмоторакс. Рана нехорошая, аккурат напротив сердца. Стивен должен был умереть мгновенно. Но он все еще жив. Что немного странно.

Пощупала пульс — ровный. Я бы даже сказала, что слишком ровный для человека с простреленным насквозь сердцем. Кровь на губах. Но это понятно, легкое пробито. Дырочка маленькая, аккуратная. «Беретта» — очень деликатное оружие, но не менее смертоносное.

Сама не знаю, зачем полезла за стетоскопом, наверное, интуиция. Прослушала и ничего не поняла от волнения. Стук сердца действительно ровный, отчетливый — хорошее сердце. И только потом дошло — смещено вправо.

Сердце — справа!

Так бывает, один шанс на несколько десятков тысяч.

Все еще не веря своему счастью, внимательно прослушала еще раз. Да, все верно, анатомически сердце смещено вправо. Похоже, situs inversus, но тут без УЗИ или МРТ не разобраться.

Только теперь до меня дошло, что сердце не задето.

Аккуратно перевернула тело, осмотрела выходное отверстие. Края раны ровные, обломки костей не торчат. Прощупала — ребра целые. Пуля маленькая, аккуратно вошла между ребер и между ребер же и вышла, пробив только легкое, плеву и мягкие ткани.

Стивен, да ты в рубашке родился!

Пока обрабатывала рану и перевязывала, принесли носилки. Двое мрачных солдатиков, чумазых после тушения пожара. По глазам видно, жутко любопытные. Хотят спросить — что, черт возьми, тут произошло? Но не решаются.

— Лидия Андреевна, жить будет? — не выдерживает один из них.

— Куда он денется? — пожимаю плечами, голос звучит ровно, спокойно, тон деловой и не терпящий возражений. Даже усомниться в собственных словах никому не позволю. Всегда уверена в себе, хладнокровна и рассудительна.

Эх, если бы так оно было на самом деле.

Внутри — сомнения, страхи и комплексы сражаются между собой. Но я этого никогда не признаю. Приходится носить маску. Нельзя показывать эмоции и женские слабости, потому что сейчас они все смотрят на меня, как на Бога. Только я могу им дать надежду, что все закончится хорошо. А кроме меня им и надеяться больше не на кого…

Ну, еще одно суеверие. Произнеся вслух приговор пациенту, ты как бы ратифицируешь его перед небесами. И тогда сказанное — сбывается.

А я не хочу чтобы оно сбывалось. Стивен будет жить! Просто потому, что я так решила.

Глава 4

Комиссар

Стивен пришел в себя, почувствовал, что задыхается, открыл глаза, сделал глубокий вдох и вдруг зашелся в долгом и безудержном кашле. Перед глазами муть, грудь печет огнем, словно внутрь загнали раскаленный докрасна кусок арматуры.

Нечем дышать!

Он судорожно попытался вдохнуть, и, словно острым ножом, через всю грудную клетку полоснула обжигающая боль. Снова зашелся кашлем, боль скрутила, сдавила со всех сторон, намертво впечатала в жесткие носилки. Он испугано сдержал вдох, силой воли подавил кашель, сжался в комок, замер в ожидании. Стало чуть легче, но уже через пару секунд нехватка кислорода дала о себе знать, он почувствовал головокружение, удушье и адское жжение в груди. Легкие потребовали немедленно сделать новый вдох, иначе все — кранты. Стивен терпел, сколько мог, пока инстинкт самосохранения окончательно не победил волю, сдался, резко вдохнул и снова зашелся в кошмарном приступе, выворачивающем наизнанку.

Живой человек не может не дышать!

Он несколько секунд осмысливал эту простейшую истину, затем, собрав всю волю в кулак, снова задержал дыхание, чтобы прекратить разрывающий глотку кашель, выдержал, сколько смог, осторожно потянул воздух носом. Легкие бунтовали, требовали — «ну давай же, быстрее», но он не тропился, аккуратно впускал в себя живительный кислород по малюсенькой капельке, буквально по одной молекуле.

И снова резануло в груди, но уже не так сильно, можно вытерпеть. В голове чуть-чуть прояснилось, руки перестали дрожать, сердце начало выравнивать ритм.

Жив! Я все еще жив. Раз мне требуется воздух, значит — я не умер.

Повел глазами по сторонам. Вотчина врачихи — «скорая помощь».