Лучшие уходят первыми - Инна Бачинская

«Показывает, что ему не о чем беспокоиться? – думал капитан. – Что ему по фигу предстоящая беседа? Актерствует? Играет?»

В кабинете Вербицкий уселся на предложенный стул, сложил руки на коленях и преданно посмотрел в глаза капитану.

– Виталий Николаевич, где вы были вечером тринадцатого июня? – начал Федор. Он помнил тревогу, мелькнувшую в глазах режиссера.

– Тринадцатого июня? – переспросил Вербицкий. – Дайте подумать, – последние слова прозвучали издевательски. – А что случилось тринадцатого июня? Извините, – смиренно произнес он, точно спохватившись. – Вопросы здесь задаете вы. Что же я делал тринадцатого июня? Так много всяких событий, что и не упомнишь всего. Это позавчера, да? – Он задумался. Федор молчал, не мешая режиссеру. Ему было даже интересно. – Репетировали, – наконец вспомнил Вербицкий.

– Что именно?

– «Святую Жанну».

– Бернарда Шоу?

– О! – удивился режиссер. – Снимаю шляпу перед эрудицией работников силовых структур. А еще говорят… Его. Давно, знаете ли, хотелось поставить. В собственной трактовке.

– А где происходила репетиция?

– Где? – задумался режиссер и предположил: – В театре?

Федор молча ждал.

– Ладно, – сказал Вербицкий серьезно, – сдаюсь. В Черном урочище. В полночь. При луне. И волки выли.

– Какую именно сцену нужно было репетировать ночью?

– Черную мессу.

– Разве в пьесе есть такая сцена?

– Нету. Я дописал, – скромно признался режиссер.

– Зачем? – удивился Федор.

Режиссер пожал плечами и посмотрел в окно.

– Понимаете, – сказал он после раздумья и почесал переносицу, – для меня классика никогда не была догмой. Сейчас развелось столько оккультизма, что просто руки чешутся… добавить свой грош, так сказать. Кроме того… я, конечно, люблю Шоу. Люблю его юмор, иронию, насмешку над высшими классами, но… если честно, некоторые места мне хочется переделать и осовременить. Я просто чувствую, что здесь должно быть по-другому. У вас так не бывает? Ну, скажем, начальство приказывает вам передавать дело в суд – маньяк, серийный убийца, улики налицо, чего тянуть? И сверху теребят, и средства массовой информации клеймят за бездействие, а вы чувствуете, что не так-то все просто. Но под давлением уступаете, а потом оказывается, что не того-с повязали и привели в исполнение. Вы – уступаете. Потому что вам деваться некуда. А я переписываю классику, потому и хожу в изгоях и диссидентах. Или в шутах. Вы думаете, я не знаю, что говорят обо мне в городе?

Горькие нотки зазвучали в голосе режиссера. Он смотрел на капитана, словно приглашая его к участию в дискуссии. Федор с удовольствием ввязался бы, но положение обязывало, к сожалению.

– Опишите, пожалуйста, сцену, которую вы дописали, – попросил он.

– Кардинал Бове… ну тот, который осудил Орлеанскую деву на церковном суде, если вы помните, на самом деле сатанист, – Виталий не смотрел на капитана, демонстрируя разочарование. – Великий магистр секты сатанистов. Недаром его потом отлучили от церкви, якобы за суд над Жанной. А на самом деле за сатанизм. Просто церковь не хотела признаться, что столп веры – сатанист.

– Вы где-нибудь читали об этом? – Невольно в голосе Федора прозвучали нотки заинтересованности.

– Нет, сам сообразил, – ответил режиссер. – Ну и дописал. Действие происходит в лесу, в полночь, – он понизил голос и сделал паузу. – Светит полная луна… – Новая пауза. – На поляне собираются тринадцать членов секты. На них черные плащи и капюшоны с прорезями для глаз. – Еще пауза. Что-что, а держать паузу этот парень умеет, подумал Федор. – Горят факелы, пахнет смолой… ну и все такое. Где-то за сценой воет волк…

– Откуда волк?

– Собака, – признался режиссер после короткого раздумья. – В записи. Равно как и всякие другие звуки.

– Например?

Вербицкий снова задумался.

– Уханье филина, – сказал наконец. – Шум ветра. Треск ветки. Понимаете, у зрителя должен мороз драть по хребту от этой сцены чтобы он скорчился от страха, вцепившись в подлокотники кресел.

– Еще какие звуки? – настаивал Федор.

Режиссер испытующе посмотрел на капитана:

– В смысле?

– Какие еще звуки? – повторил Федор.

Режиссер молчал, глядя на капитана. В глазах его читалась замаскированная насмешка.

Федор не сомневался, что тот дурачит его:

– Виталий Николаевич!

– Крики, – неохотно признался режиссер, опуская в притворном замешательстве глаза и заламывая пальцы. От его позы, мимики, жестов за версту несло театром.

– Кто кричал?

– Актриса Евстигнеева.

– Зачем?

– Ну как вам… Для ужаса! Знаете, там и так была та еще обстановочка, а тут крики… Она у нас мастерица, ей-богу! Самому страшно стало.

– У вас есть эти записи?

– Есть… где-то.

– Что было дальше?

– Ничего. Я сказал свой текст, и мы разошлись по домам. Вернее, разъехались. Да, костер еще жгли.

– Это все?

– Все.

– Почему она все-таки кричала?

– Ее приносили в жертву…

Как ни настраивался капитан Алексеев на что-то подобное, слова режиссера прозвучали для него неожиданно. Наступила пауза. Мужчины смотрели друг на друга. Вдруг в дверь постучали. Оба вздрогнули.

– Войдите! – крикнул Алексеев.

Появился коллега капитана Гена Колесниченко. Кивнул, с любопытством пробежался взглядом по режиссеру и положил перед Федором сложенный вдвое листок из блокнота:

– Приказано проинформировать!

Он еще раз с любопытством взглянул на режиссера и вышел. Федор развернул принесенный листок, прочитал и уставился на Вербицкого.

– Что? – вырвалось у того.

– Расскажите о жертвоприношении, – одернул его Федор. – Подробнее, пожалуйста.

– Жертвоприношение как жертвоприношение, – ответил режиссер. – Кстати, я могу предоставить вам текст с черной мессой. Как вещдок. Правда, я никогда не придерживаюсь текста, на сцене импровизирую.

– Вы тоже играете на сцене? Я думал, вы режиссер.

– Конечно, играю! Все режиссеры в душе актеры. Не все способны играть на сцене, но в душе… Мне удается успешно сочетать и то, и другое. Знаете, очень помогает в режиссерской работе. Я не просто рассказываю актеру, как нужно сыграть тот или иной абстракт, я показываю! Я играю это сам! Именно поэтому моя концепция задач режиссера в корне отличается от общепринятой.

– Давайте вернемся к жертвоприношению, – напомнил Федор.

– Да-да, конечно. Ну, я в этой сцене… Я играл Великого магистра, то есть кардинала Бове. Сильный характер, злая сила – дьявол, а не человек. Бове бросает вызов самому Господу Богу! Но зритель не должен догадаться о том, что Великий магистр на самом деле кардинал Бове. Самое главное, чтобы никто раньше времени не догадался! В этом суть моего замысла, понимаете? – Режиссер смотрел на капитана взглядом алхимика, раскрывающего монарху секрет превращения свинца в золото.

– И что было дальше?

– Дальше… Ну… я говорю: «Жертву!» Приносят женщину, закутанную в черный плащ… – Режиссер умолк.

– И?..

– Приносят женщину… говорю. Кто-то из присутствующих передает мне кинжал…

– Настоящий?

– Ну… да, настоящий. И я… и я… делаю вид, что убиваю эту женщину… – Режиссер запнулся. – Знаете, в свете известных событий это звучит… просто по-идиотски, – сказал он через минуту. – Ну… вы сами понимаете…

– Каких событий?

– Не берите меня на понт, гражданин начальник, – ответил режиссер. – Убийства, конечно!

– Откуда вы знаете про убийство? – спросил Федор, пребывавший в приятной уверенности, что ему удалось захватить режиссера до того, как ночное убийство станет достоянием широких масс.

– Слухами земля полнится.

– И все-таки? – настаивал капитан.

– Жабик… то есть Петр Зосимов, ночевал в городе, и ему рассказала его квартирная хозяйка. Услышала на базаре от своей знакомой. Сосед той – местный Кулибин, такой себе дедок-изобретатель, его еще по телевизору показывали, был ночью в Черном урочище, следил за привидением из озера… Извините, – перебил себя режиссер, – это не мой текст, передаю, как услышал, в оригинале. И якобы обнаружил там мертвое тело… – Вербицкий пожал плечами. – По-дурацки получилось. Подгадали в масть, нарочно не придумаешь. Ничего не понимаю. Мы с утра ломаем себе голову… Актеры клянутся, что никому ни слова… Веры им, конечно, нет, сами понимаете…

– Чем закончилась сцена?

– Да ничем. То есть я сделал вид, что убиваю ее… Она кричала… Евстигнеева наша… Орала так, будто ее действительно резали, до сих пор в ушах звенит. После чего погасили костер и уехали восвояси.

– Куда поехали?

– В Дымари, на летнюю стоянку, – сказал режиссер без особой убежденности в голосе.

– И все?

– Все как будто.

– Виталий Николаевич, вы понимаете, что ваш рассказ выглядит довольно странно? Вы кому-нибудь рассказывали о предстоящей репетиции в лесу?

Режиссер наморщил лоб, вспоминая. И снова у капитана появилось чувство, будто его дурачат.